– Дамы и господа, дорогие коллеги…
Голос Ван Влика раскатывался среди абсолютного безмолвия. Его обжигающий взгляд прочесывал аудиторию.
– …вот и опять мы все в сборе… Я, как вам известно, очень дорожу этими ночными встречами. Они позволяют нам каждый год…
– Тебе слышно? – спросила Хелен, занимавшая более выгодную позицию.
– Не очень, – признался Милош.
– Иди сюда, я подвинусь…
Она немного посторонилась, и оба примостились у окошка бок о бок, почти щека к щеке.
– Так лучше? – прошептала Хелен.
– Отлично, – отозвался Милош.
– Согласно традиции, – продолжал Ван Влик, – прежде всего подведем итоги по положению дел в обоих интернатах за истекший год. Начнем с женского… Я рад уведомить госпожу Директрису от имени руководства Фаланги, что ее твердость и неукоснительная приверженность правилам удостоились одобрения. Срок ее полномочий будет продлен…
Танк залепетала какие-то слова благодарности, но Ван Влик не дал ей времени понежиться в лучах славы.
– Выношу также благодарность надзирательскому составу, в частности мадемуазель Зеш и мадемуазель Мерлуз, за добросовестную работу… А также мадемуазель Мерш, преподавателю математики, чья неизменная преданность делу…
Он называл имя за именем, и всякий раз все головы поворачивались к очередной счастливице, а та млела от удовольствия. Остальные изо всех сил натужно улыбались, но зависть все равно искажала их лица. Стоило посмотреть хоть на Скелетину, которая кусала губы и судорожно вытягивала отвратительную, как у ощипанной курицы, шею.
Покончив с женским интернатом, Ван Влик перешел к мужскому и повторил ту же процедуру с такой же скоростью и с тем же безразличием. Потом вдруг голос его изменился, зазвучал торжественно и грозно.
– Мы ведем нескончаемую, жестокую битву, дорогие коллеги! Битву которая требует от каждого из нас решимости и непреклонности. Знайте, что ваши усилия всемерно поддерживаются Фалангой, которую я имею честь здесь представлять. Но знайте также, что малейшее проявление слабости с вашей стороны будет беспощадно караться. Например, передача писем из интерната в интернат квалифицируется нами как особо тяжкое преступление, как вам, без сомнения, известно…
Пютуа у буфета как-то чудно скривил рот и принялся сосредоточенно изучать свои башмаки, чем и занимался до окончания речи.
– Повторяю, – гнул свое Ван Влик, – если вам случится усомниться в себе, если вы почувствуете, что в вас зарождается симпатия к кому-либо из воспитанников, вспомните вот что: эти люди – не той породы, что мы с вами! Последние слова он отчеканил, стуча в такт по столу, и продолжал, побелев от ярости: