И все же я верю, что между тобой и мной есть нечто большее, чем этот выкидыш, который мы назвали дружбой. Мы не поняли этого, не поняли друг друга, да и вообще практически ничего не поняли.
Ты, конечно, можешь меня не слушать и выбросить из головы все, что я наговорил, но, если ты так поступишь, я пойму, что ты предал самого себя, отказался от своего истинного «я».
В общем, главное, ради чего я затеял этот разговор, – я хочу, чтобы ты понял, что у каждого из нас должно быть право и возможность закатать другому хорошую оплеуху промеж глаз, если это будет казаться необходимым и оправданным. И ты должен понять, что такие люди, как ты и я, те, кто не является законченными подонками, должны уметь переживать любые изменения в личной жизни каждого и даже возникновение любовного треугольника, не становясь мстительными, глупыми или слепыми.
Вот так-то.
Марк сидел неподвижно.
Мне кажется, у тебя есть что мне сказать.
– Да, – сказал Марк, – кое-что есть. Он отвернулся от стены и сел прямо.
– Да, думаю, что есть.
Он посмотрел в камин, затем обвел взглядом комнату.
– Дело в том, видишь ли…
Он потянулся и посмотрел в потолок.
– Для меня проблема заключается в том, – сказал он, – что мне приходится убеждать самого себя, будто ты на самом деле не считаешь меня скотиной и подонком. По крайней мере я должен допустить, что ты относишься ко мне не так, и лишь после этого я смогу тебе хоть что-нибудь сказать.
Итак, допустим или хотя бы предположим, что ты меня таким не считаешь.
Я тебя выслушал.
Видишь ли, Пит, я могу оценить то, что ты оставил за собой право испытывать чувство презрения. Я тоже. Кроме того, я с уважением отношусь к тому, что ты тратишь немалую часть своего времени, пытаясь примирить это презрение с чем-то другим, что имеет для тебя определенную ценность.
Но видишь ли, мне кажется, что, когда речь заходит о чем-то серьезном, ты запираешься в сторожевой башне презрения, сжигаешь за собой мосты и замуровываешь выходы. Tы признаешь возможность примирения только теоретически. Может быть, ты даже искренне веришь в эту возможность. Но на самом деле ты ведешь себя так, что становится ясно: для тебя единственно возможный ход вещей – тот, который кажется правильным тебе.
Не способен ты жить по чужим правилам, не получается у тебя готовить на чужой кухне.
Tы говоришь: дружба и все такое – вещи бесполезные. Если это так, значит, я большую часть жизни провел в плену иллюзий. Tы же никогда под их влияние не попадал. Ты просто на это не способен. Я заблуждался, но не я хочу избавляться от этого заблуждения. Иногда мне казалось, что ты готов поддаться этому очарованию встреч. Но я, выходит, ошибался. А ты, оказывается, всегда это знал.