Форсаж (Харрисон) - страница 68

– Ну что ты, моя дорогая, перестань, ты выглядишь прекрасно.

– Я чувствую себя старой. Я стала очень придирчива к окружающим, ты знаешь?

– А подумай, что я должен чувствовать.

Она помахала куском хлеба, зажатым в руке.

– Ох, папочка, в тебе столько энергии, тебе сносу нет. А вот о ком я беспокоюсь, так это о маме.

Это его удивило.

– Почему?

– Она боится всего на свете.

– Она хочет переехать в поселок для пенсионеров.

Но Джулия, как обычно, смотрела в корень.

– Она хочет этого для тебя. Она хочет гулять с тобой по лесу, я думаю, что это хорошая…

– Ты там была? – прервал ее он.

– Мы ездили на прошлой неделе, – призналась она, наблюдая за его реакцией. – Доехали на машине примерно за полтора часа. Там сохранилось много старых деревьев.

– Матери понравилось? – спросил он. Джулия нахмурилась из-за недогадливости.

– Она просто влюблена в это место. Она прихватила с собой все документы.

– Документы?

– Договор о покупке и все остальное.

Ему она ничего об этом не сказала.

– Я скучаю по Бену, – вдруг сказала Джулия. – Вся эта суета с ребенком не была бы такой ужасной, если бы я могла с ним поговорить.

На это он ничего не смог сказать, совсем ничего. Джулия коснулась его руки.

– Прости, папочка, мне не следовало этого касаться.

– Ничего, – сказал он неуверенно. – Это ничего.

– Я пойду пописаю и проверю мой автоответчик. – Она вытащила из сумочки телефон. – Одновременно.

Он наблюдал, как его дочь идет по ресторану. Женщина, жена, возможно, будущая мать, но уже больше не сестра. Он любил ее до боли, и тем больше, чем яснее осознавал свою потерю, потерю сына, его Бена, его мальчика, его чудесного мальчика Бена. Вот он спит в своей коляске и пускает пузыри, жадно сосет распухшие от молока груди Элли, или стоит в детской кроватке, как часовой на посту, с подгузником, наполненным дерьмом, пятьдесят девять фунтов энтузиазма в шестилетнем возрасте, с подбитым качелями глазом в семь лет, сидит в ванной и теребит свой член, словно пытается запустить мотор газонокосилки, прикуривает от кухонной плиты в десять, помогает Чарли красить ванну в двенадцать, скверно играет на тромбоне многие годы, демонстрирует Чарли, как он может сделать семьсот отжиманий, пробегает одну милю за четыре минуты двадцать восемь секунд долговязым шестнадцатилеткой, следующим летом уже работает на лесоповале в Монтане, слегка повредив себе голень бензопилой, арестован за драку в баре там же – тогда он написал им замечательное письмо, объясняющее обстоятельства его ареста, своего рода аргумент против политики Рональда Рейгана, – а затем поступил в Браун, признавшись потом Чарли, что провел большую часть первого семестра занимаясь сексом с обольстительной дочерью мексиканского дипломата и читая поэзию майя в переводах. И вот его Бен, его единственный мальчик, его плоть и кровь, его мечта, просыпается однажды с темными синяками на ногах, а кожа его так опухла, что почти трескается, под глазами пунцовые мешки. Он едва мог дышать. У него что-то с кровью, сказал один врач; лейкемия, сказал второй; медицина здесь бессильна, сказал последний, и, увы, это было правдой. И несмотря на прежний запас жизненных сил, Бен долго не продержался; его выбросило из этого мира и перенесло в какое-то другое место, каким бы оно ни было, и все это случилось пятнадцать лет назад, а кажется, это было вчера, и ни один из них, ни Элли, ни Джулия, ни Чарли, уже не были прежними.