На последнюю новость каждый из сидящих за столом отреагировал по-своему.
Монахов многозначительно усмехнулся, но тут же спрятал свои глаза. Однако в них успело промелькнуть некое торжество. Что это могло означать, Родион Алексеевич не понял. Но невольно насторожился.
У него у самого по поводу Латникова не было твердого, сложившегося мнения. А если быть до конца честным, то оно было скорее отрицательным, нежели положительным. Возмущал уже сам факт обнародования указа при живом, как говорится, министре. А вот с Панкратовым его действительно связывали старые приятельские отношения. Однако вовсе не такие, о каких живописал телеведущий. Ну да, Панкратов всегда был не самым «удобным». Жестким, требовательным, в совершенстве владел, как говорили в прежние времена, пресловутым телефонным правом, пару раз таким вот образом действительно оказал Алексееву добрые услуги, запретив раздувать никому не нужные и неуместные скандалы вокруг средств во время избирательной кампании. Причем требования к общественности «разобраться и примерно наказать» проистекали именно от Саблина и иже с ним, вчистую проигравшего тогда губернаторскую гонку. И пользовавшегося, кстати, по абсолютно достоверным данным, запрещенными приемами по дискредитации своего конкурента. Так что тут, можно сказать, все было более-менее чисто со стороны победителя Алексеева. Однако чем же вызван столь яростный наезд на нынешнего министра? Иначе ведь, кроме как этим уголовным термином, атаку Крамаренко не назовешь…
А Юрий Львович Тютюнник, успевший добавить, отреагировал сугубо по-своему:
– Ну ребята дают!… Да, кое-кому мало не покажется!…
Алексеев повернулся спиной к огромному экрану телевизора, демонстрируя свое откровенное нежелание смотреть дальнейшее. Монахов понял этот демарш и выключил экран. И тотчас двое тех же молодых людей укатили его в глубину большой, отделанной светлым деревом столовой.
– Ну как вам новости? – с непонятной усмешкой поинтересовался Монахов, ни к кому из гостей конкретно не обращаясь.
– Крепко мы у него в печенках сидим, – хмыкнул внезапно протрезвевший Тютюнник.
– Ты имеешь в виду Крамаренко? – не поднимая головы, спросил Алексеев.
– Да нет, – отмахнулся Юрий Львович, – его хозяина. Тот сейчас, по моим сведениям, опять на Саблина делает ставку.
– Пустое, – покачал головой Алексеев. – Дважды в одну воду не входят. А Толя так замаран скандалами с жильем и взятками, что ему бы не об этом думать.
– Зря вы его недооцениваете, – негромко заметил Монахов.
– Да по мне – что? – пожал плечами Алексеев. – Пусть пробует, если хочет. Только ничего у него, кроме очередного позора, не получится. Ну а уж мы постараемся вытащить тогда на свет все его грязное белье. А то, что он рядится в тогу добровольного изгнанника, это действительно на первых порах может на какой-то интеллигентский слой электората повлиять. Но временно. А я, – Алексеев поднял над столом сжатый кулак, – не дам ему покаяться. Он у меня сполна собственного говна накушается…