– Или ты забыла о том, – проревел он ей вслед, – что твои собственные губы назвали меня суженым перед всеми жителями городка?
Шаги Глорианы замедлились, и она остановилась. С каким-то злым шелестом она отвела в сторону свои юбки и взглянула на землю, но даже с того места, где он стоял, Данте было видно, что не рытвины на дороге заставили ее остановиться. Ничто не мешало ей шагать дальше, кроме брошенного им упрека.
Не помня себя, Данте устремился к Глориане, а когда оказался рядом с нею, обнаружил, что вообще не мог думать ни о чем. Грудь Глорианы вздымалась, как и его собственная, как бы стараясь побольше вместить раскаленного воздуха. Ее полураскрытые губы влажно блестели. Его с ума сводил кончик ее языка, облизывавший губы, добавляя им влаги, обещавшей утолить любую мужскую жажду, если только он осмелится принять ее подарок. Знойный ветерок, дразнивший их отсутствием свежести, заставлял ее кожу мерцать подобно тонкому фарфору и играл локоном ее золотисто-рыжих волос, заставляя его виться по лицу Данте. Под жарким солнцем от Глорианы исходил тонкий аромат, от которого у Данте голова пошла кругом, и он из последних сил боролся с пожиравшей его страстью.
– Я назвала тебя своим женихом только для того, чтобы тебя защитить, – ответила Глориана. – Ничего другого за этим не стояло.
– За твоими словами никогда ничего не стоит?
– Уж не хочешь ли ты обвинить меня во лжи?
– Я кое-что напомню, а потом ты сможешь хоть что-то мне объяснить. Ты обещала мне зеркало в уплату за службу в качестве твоего защитника, а теперь лишаешь меня возможности его заработать. Ты опорочила мою национальность и объявила во всеуслышание мою профессию, которой, как тебе известно, у меня нет. Ты назвала меня своим нареченным, а теперь заявляешь, что это не имело никакого значения. Ты приказала банкиру перевести деньги, а потом распорядилась отменить эту операцию.
– Я же сказала тебе, что так заканчиваются все телеграммы!
– Так говоришь ты, – с сомнением ответил Данте, – но самое отвратительное то, что ты сделала трогательное заявление, убедившее меня согласиться рискнуть своей жизнью, сопровождая тебя к твоему ранчо, а теперь говоришь, что передумала и что все это вообще ничего не значит.
– Да, это ничего не значит. – Глориана плотно сжала губы, полная решимости не проронить больше ни единого слова. – Я просто передумала. Все это глупости.
– Я не верю тебе. – При этих словах она едва не задохнулась от возмущения, которое показалось Данте не совсем искренним. – Мне известно, что значит для незаконнорожденного быть признанным отцом, который ранее пренебрежительно относился к незаконному отпрыску. Даже человек, привыкший к отсутствию интереса со стороны родного отца, не способен отказаться от такого признания. Так скажи мне, Глориана, конечно, если все это не ложь, чем можно объяснить такое противоречие между твоими словами и поступками?