— Торой… — ведьма осторожно тронула мага за плечо и едва не залилась слезами — он молчал! Не говорил ни слова! А цветом соперничал со снегом!
— Торой! — взвизгнула девчонка и беспомощно разревелась. — Торой!!!
По лицу колдунки, замерзая на ветру, потекли слёзы. Люция до боли в пальцах стиснула уздечку и продолжила самозабвенно рыдать, не в силах остановиться. Что ей теперь делать? Она даже с лошади слезть не могла — на руках у неё лежал мальчишка. С такой ношей попросту не спрыгнуть на землю. Это первое. Второе. Бросить ребёнка в сугроб, а потом спешиться было, конечно, недопустимо. И вот, перепуганная до смерти колдунья ревела на весь лес. Жалобный скулёж плыл над сугробами, разлетаясь по заснеженной чащобе.
Сквозь липкую пелену забытья Торой услышал полное отчаяния, лишённое всякой надежды хныканье. Всхлипывания были столь безутешны, что мешали погрузиться в сладостное забытьё. А заснуть хотелось невероятно. Должно быть, именно поэтому, превозмогая вязкий туман беспамятства, волшебник открыл глаза. Рядом, на расстоянии двух шагов, сидела на лошади и громко ревела Люция. Её щёки уже покрылись заиндевелыми дорожками слёз, губы посинели от холода, нос распух и вообще, девчонка тряслась от истерики.
Маг с усилием выпрямился в седле и замёрзшими губами проговорил, насколько смог внятно:
— Не плачь. Дай ребёнка.
Люция заставила свою кобылку подойти вплотную к пегому коньку и, по-прежнему всхлипывая, поместила спящего Илана перед Тороем. Маг кое-как устроил паренька и снова поник головой. Он даже не почувствовал, как медленно и неумолимо заваливается на бок и как соскальзывает с седла, крепко прижав к себе мальчишку. Не услышал он и новый приступ рыданий испуганной ведьмы, не заметил, как её пальцы, в попытке удержать его, скользнули по складкам плаща.
Сладкая истома заключила волшебника в объятия, и объятия эти были столь уютными, столь избавительными, что воспротивиться маг не захотел. К чему? Смерть оказалась вовсе не такой страшной, как он привык о ней думать. На самом деле смерть была похожа на крепкий детский сон, полный нечётких образов и безмятежного покоя.
Приземление в рыхлый сугроб показалось приятным и спасительным, Торой словно опустился, наконец-то, на мягкую перину. Сквозь безмятежный сон отголоском постылой яви послышался напоследок громкий надрывный крик, который мог принадлежать только вусмерть испуганной девчонке. Но даже этот крик уже не мог заставить волшебника очнуться.
* * *
— Милый… Милый… — в голосе слышались боль и мольба. — Милый мой, открой глаза! О, любовь моя, открой глаза!…