Этой просьбе Торой не мог воспротивиться, хотя всё существо восставало против того, чтобы вырваться из сладких объятий беспамятства. Волшебник пытался разомкнуть спекшиеся губы и хоть что-то сказать. Хоть какие-то слова утешения, которые обнадёжили бы испуганную девушку. Но ничего не получалось. Наконец, с пятой или четвёртой попытки он смог-таки открыть глаза, однако увидел лишь размытые, плавающие перед самым лицом пятна.
— Милый мой… Я здесь. Посмотри на меня! — ладонь Тороя ласково, но требовательно стиснули.
Лицо магу щекотнуло что-то мягкое, пахнущее пряной травой. Надо же, а он ведь уже совсем забыл это прекрасное ощущение, когда по щеке скользит шелковистый женский локон…
— Он пытается открыть глаза. — В юношеском голосе звенели одновременно восторг и ужас. — Он жив! Подожди, не тормоши его.
Пятна над Тороем замельтешили, а потом на пылающий лоб лёг прохладный компресс — обыкновенная тряпица, смоченная в растворе воды и уксуса. Это скромное средство принесло несказанное облегчение. Вот только странно — голоса говорили, что он пытается открыть глаза, тогда как Торою казалось, будто он всё же пересилил себя и разлепил сомкнутые веки. Потом до него дошло, что на самом деле он лишь едва-едва смог размежить ресницы, оттого-то всё происходящее вокруг и казалось свистопляской размытых пятен. Маг глубоко вздохнул — воздух пах травами, хвоей и зноем. Ещё он расслышал скрип колёс, какой может издавать только телега, и фырканье лошади. Его куда-то везут? И зима в Мираре кончилась?
— Милый мой… Милый… Как они посмели сделать это с тобой?! - на лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась чуть ли не до горечи солёной.
Маг судорожно вздохнул и хриплым, неузнаваемым голосом произнёс:
— Не плачь…
То был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот невнятный шелест, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо заботливо протёрли мокрым полотенцем.
— О, любимый мой… — страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Он не видел, но чувствовал, что этой женщиной была не Люция. Голос звучал иначе.
— Подожди, дай ему раздышаться. — Голос донёсся с другого конца телеги и показался смутно знакомым, но волшебник не успел понять, откуда может знать говорившего.
А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Он хотел раздосадовано выдохнуть: "Оставьте", — но не смог. Было тяжело даже просто удерживаться на грани сна и бодрствования, а уж две коротких фразы, сказанные несколькими мгновениями раньше, и вовсе выпили последние силы. Ну и ещё волшебника несказанно больше раздражал предупредительный мужской голос, зудевший над ухом, а вовсе не причитания и порывистые объятия незнакомки. Что, право, пристали к бедной девчонке? Пусть себе выплачется, кому это, спрашивается, мешает? В то же мгновение смехотворность этих мыслей стала очевидна, и Торой непроизвольно хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался глухой болью, которая, наконец, заставила распахнуть глаза.