Николка судорожно кивнул.
Никита подобрал автомат, подошёл к машине, кинул оружие внутрь, затем швырнул туда же второй автомат, валявшийся у самой машины.
— Иди сюда, помогай!
Николка подошёл на трясущихся ногах. Возле машины ничком лежал ещё один убитый. Никита рывком перевернул его.
— Знаешь этого?
— Н-нет… первый раз вижу.
— Зато я его прежде видал. Бери за ноги и давай его на заднее сиденье.
— Я не могу!
— А ты — через не могу. Не одному же мне их таскать.
Вдвоём запихнули труп калтамана в машину, вернулись к другим телам.
— Это, что ли, Главный? — спросил Никита, указав на Никанора Павловича.
Никола кивнул.
— А это, значит, Эксперт?
— Нет. Эксперта тут нету. Это, наверное, телохранитель, хотя в прошлый раз телохранитель был другой.
— Хреновый он телохранитель. Наверное, твой Главный настоящего телохранителя дома оставил, а сам поехал с бандюками. Если бы этот дуралей автомат не показал, я бы так сразу стрельбу не начал. Давай, потащили, пока никто из дачников не пришёл поглядеть, что тут за шум.
— А потом их куда? — спросил Николка, загружая Никанора Павловича поверх Рашид-бека.
— По принадлежности, — зло ответил Никита. — Пошевеливайся, а говорить будем потом.
Через три минуты берег был прибран, и кровь затёрли ногами, чтобы не сразу видно.
— Куда мы теперь?
— На Кудыкину гору. Садись.
Косясь на страшный груз на заднем сиденье, Николка уселся рядом с братом. Покачиваясь на ухабах, «Лада» поехала по бездорожью и вскоре остановилась на берегу, чуть ниже того места, где рыбачил Никола. Место это было хорошо известно деревенским и называлось Мельничным омутом.
Была ли там когда-нибудь мельница — бог весть. Сто сорок лет назад омут точно так же назывался Мельничным, но и тогда никаких следов мельницы на нём не было.
Никита высадил Николку из машины, распахнул дверцу со своей стороны. Взвыл мотор, «Лада», обвалив край берега, описала в воздухе дугу и тяжело ухнула в воду. Никита, выпрыгнувший в последнюю секунду, откатился в сторону.
— Ух ты! — сказал Николка. — Здорово!
— Ты не ухай, — осадил его Никита. — Рано радуешься. Давай-ка рассказывай, герой, во что ты нас всех втравил.
* * *
Встреча со следовательшей расстроила Платона чрезвычайно. Сколько он ни твердил, что прибил Серёжку в сердцах, мадам Гурдинина талдычила своё, о злостном хулиганстве и надругательстве над женщиной. Грозилась, что за такие вещи пять лет строгой тюрьмы положено. Этого Платон никак не мог понять. Ежели эта самая Андреева шлюха, то над шлюхами надругательства не бывает. А ежели она честная женщина, то что в чужом доме под женатым мужиком делала? А если Серёжка её обманул, сказавши, что не женат, то, значит, он и надругался, его и судите. Только ведь бабы — народ дурной, им не объяснишь. Платон даже подумал, что, может, следовательно сама гулящая, вот за товарку и заступается. А уж в бумаге Гурдинина понаписала такого, что выходило, будто Платона и повесить мало.