— Батюшки! Это что за страсть господня?
Горислав Борисович глянул и ответил равнодушно, как так и надо:
— Колёсный трактор проехал. Дорога раскисшая была, вот след и отпечатался.
— Что ещё за трактор, прости господи?
— Ну… — Горислав Борисович пожал плечами, не зная, как объяснить простую вещь, — вот ты про паровоз на железной дороге слыхал, так это почти то же самое, только без рельсов. Прямо по земле едет.
— Врёшь! Машину на чугунке специально рельсой сковали, а твоя страховидла, ежели и впрямь на воле бегает, весь народ попередавит!
— Ну, ты простота! — усмехнулся Горислав Борисович. — Нашёл чего пугаться. На заводе машина — дело самое обычное, без рельсов стоит и никого не давит…
— Не скажи. Только и слыхать: этому на фабрике пальцы оторвало, этому руку зажевало… А ведь заводской машине ездить не положено, на месте стоит.
— Ладно, уболтал, — сдался Горислав Борисович, — Только трактора пугаться всё равно незачем. Железо оно и есть железо — мёртвое, без человека никуда не поедет. А мы с тобой, никак, пришли…
Туман разом опал, словно сдёрнутый, с пригорка открылись окрестности: серые непаханые поля, покрытые забурьяневшим прошлогодним быльём, неолиственный покуда лес, излучина реки и деревня на берегу. Должно быть, когда-то она была велика, и сейчас уцелевшие дома оказались раскиданы один от другого, разделённые бесчисленными крапивными пустырями. Чуть в стороне возле саженой рощи, в которой угадывалось кладбище, торчала облупленная кирпичная башня. И лишь привычный к разрухе взгляд мог угадать в руине церковь со снесённым куполом, на место которого нашлёпнута нелепая плоская кровля.
— Что это?… - выдохнул Платон.
— Ефимки… — то есть Ефимково твоё. Я же говорил, что скоро дойдём.
— Какое же это Ефимково? Ефимково — село большое, никак двести дворов, княжья усадьба, церква каменная! А тут — словно француз прошёл. Ежели это церковь, то куда ейный купол подевался?
— Была церковь, потом — клуб, кино крутили, пока народ в деревне был. А что купол снесён, так ты сам только вчера хотел иконы на лучину пощепать…
— Ты меня не путай! — заревел Платон. — Иконы — дело домашнее, с ними что хочу, то и ворочу, а в церкви бог настоящий! И вообще, в этой деревне и сорока изоб нету! Куда народ делся? Почему поля заброшены? Куда ты меня завёл?
— Куда шли, — тихо ответил Горислав Борисович. — Ефимково это. Только год у нас сейчас не тысяча восемьсот шестьдесят третий, а тысяча девятьсот девяносто третий. В том тумане мы с тобой сто тридцать лет отшагали.
* * *
Соловый мерин Соколик, истощавший от весенней бескормицы, с натугой тащил гружёную телегу по туманной дороге. На возу было уложено едва ли не всё барахло, имевшееся в семье Савостиных; могли бы — и самую избу сверху навалили бы. Феоктиста вела Соколика под уздцы, Платон с Микиткой шли сзади, на пригорках налегая грудью в помощь ледащему Соколику. От Микиты толку было немного, но и он старался, помогал родителям. Шурка хворостиной подгоняла Ромашку, привязанную к тележному задку. Других животов у Савостиных не сохранилось.