Родни у Лопастовых оказалось преизрядно. Все шумные и не в меру суетливые. А может, это от свадьбы, в такой день и пошуметь извинительно.
Сперва поехали в загс. Прежде никаких загсов не знали, а нонеча без загса попы не венчают, потому как в народе доверия к святости не осталось. Оттуда прямиком в церковь. Там уже всё по-настоящему было: и вкруг аналоя ходили, и кольцами по второму разу менялись. Как сказал потом один из подвыпивших гостей: «Жена да прилепится к мужу своему и будет одна сатана».
На застолье были все свои, будущая родня. Из чужих только шафер с подружкой, священник и дьячок, венчавшие молодых, да Горислав Борисович, приехавший вместе с Савостиными на телеге.
Шумели, как и полагается, на всю улицу. Магнитофон на подоконнике орал модные песни. Священник, отец Аркадий, раздухорясь, возгласил в честь молодых «Многая лета», да так, что перепуганный кот утёк в открытую фортку. Платон отплясывал со сватьей русскую. Как следует подвыпив, Лопастовы завели было песни, но ни одной до конца допеть не смогли. Как всегда в пьяном хоре сильнее того слыхать, кто на девятый глас козлоглаголит.
Шурка в белом платье с кружевом «шантильи» и при парикмахерской причёске сидела красивая, ровно самоварная кукла. Шампанское перед ней стояло нетронутое, зато Серёжа старался за двоих. Не полагается так-то, чтобы жених на свадьбе пил, но это в прежние годы не полагалось, а ноне все пьют.
Горислава Борисовича, как единственного гостя со стороны невесты, усадили между священником, венчавшим молодых, и каким-то дальним родственником: не то двоюродным дядей жениха, не то и вовсе чьим-то зятем. Во всяком случае, звали его Андреем Васильевичем, а Василиев среди старших Лопастовых не наблюдалось.
«Зять любит взять», — сосед налегал под водочку на привезённую буженину (Фектя запекала свиные окорока в печи) и учил Горислава Борисовича жизни.
— Какие-то вы, Савостины, малохольные. Где ж это видано, чтобы русский человек вина не пил?
— Его же и монаси приемлют, — подтверждал отец Аркадий, но тут же благоразумно оговаривался: — Ко благовремении!… А излишнее питие — свинское житие!
— Вот именно! — соглашался Андрей Васильевич, наливая по новой. — Вы деревня, как свиньи в навозе роетесь, а мы городские, у нас культура. Для вас с нами породниться — честь, а вы рыло воротите, выпить не хотите!
— Я пью, — Горислав Борисович, не желавший из-за пьяного дурака портить праздник, кивнул на свой бокал с шампанским.
— Это для баб! А мужик должен водку!
— Кому должен? — не утерпел Горислав Борисович, но сосед не слушал.