Андреев подыскал мне и проводника – Тимофея Карманова. Тимофей был неказист с виду, но одет щеголевато, прилизан, чисто выбрит, даже душился одеколоном. Впрочем, пахло от него все равно только рыбьим жиром. В доме Тимофея я впервые в жизни увидел, как за завтраком пьют рыбий жир – просто хлебают ложками, закусывая хлебом.
Тимофей был сметлив, ловок, на все руки мастер, удачливый солдат на войне, удачливый рыбак на Югре. Но рассказывал он только о своих неудачах, как он выражался: истории «с крючком».
– Что это значит – с крючком? – спросил я.
– С крючком, стало быть, как у рыбы, – пояснил он. – Погонится она за червячком, сердешная. Хвать, а в ём крючок. Думает закусить, ан самоё в котел. Вот какой оборот с крючком-то!
Второго проводника рекомендовал дед Пантелеймон. Однажды поутру он специально зашел к моей хозяйке и велел передать, что приехал с Лосьвы очень подходящий человек – старый охотник Ларион Карманов (не родственник Тимофея, просто на Лосьве всего четыре фамилии, из них Кармановы – самая многочисленная).
С первого знакомства Ларион не понравился мне. У него было старое, морщинистое лицо, красные глазки. А когда он, кряхтя и потирая спину, поднялся к нам навстречу, я невольно подумал: «Какой из тебя проводник! Тебе, дед, на печи лежать».
Старик Андреев объяснил цель нашего прихода, и Ларион сразу загорелся. Видно было, что это старый бродяга, любитель дальних походов. Он со вкусом расспрашивал, какой у нас маршрут, какое снаряжение и харч, и опытный ли мы народ.
– Не люблю, когда привалы каждый час, – пояснил он.
– Народ отборный! – сказал за меня дед Пантелеймон, хотя он никого еще не знал.
– Я пошел бы, – вздохнул Ларион, – да вот болезнь у меня – как вступит под лопатку, так и не выходит, хоть караул кричи.
– А в Союзпушнине говорят, будто ты тысячу сто белок сдал и двадцать горностаев… и будто бы три медвежьи шкуры. Это кто добыл? Баба твоя?
– Да ведь то зимой. А сейчас вступило.
– Бутылкой потри – полегчает.
– Да нет, куда. С шестом мне тяжело…
Я не очень уговаривал старика. Незачем было брать в экспедицию человека, которому трудно работать шестом. Но, когда я поднялся, чтобы уходить, Ларион сказал неожиданно:
– Завтра дровец запасу, полечусь.
На другой день я присутствовал при этом лечении. Ларион растопил тесную деревенскую баньку и, забравшись на полок, кряхтя, растирал спину муравьиной кислотой. Я попробовал помыться за компанию, но через минуту выскочил как ошпаренный. Пока я, дрожа на ветру, одевался под стенкой, до меня доносилось довольное фырканье. И немощный старик еще полчаса охал в этом пекле. Потом он показался, распаренный, с посоловевшими глазками, весь красный, как свекла, от макушки до пяток. Выбежав из баньки, он окунулся в ледяную Югру, а затем, прикрывшись веником, прошествовал в дом. Так как от этого лечения он не умер на следующий день, я решил, что не найду человека выносливее, и, не колеблясь, принял его на работу.