Он гладит ее лицо, шею, и она не открывает глаз, блаженствует. На это она и надеялась, вот зачем она здесь, ну конечно. Не узнавать — не в том смысле, в котором узнаёт Налоговая. Просто касаться его, чувствовать, какие мягкие у него руки.
Только самая хлипкая часть ее — инспектор — твердит, что есть еще вопросы, на которые нет ответов. Голос Аннели приходит ниоткуда, непрошеный и нежеланный, повторяет слова, которых Аннели никогда не произносила вслух:
Я хочу сказать вам про моего мужа одну вещь. Я вечно не понимала, когда можно ему верить.
Она открывает глаза, и он смотрит на нее, лицо так близко, она чувствует запах соли на его коже.
— Расскажи про Лоренса, — говорит она, и он комически морщится.
— Ты уже сама все знаешь.
— Но ты всегда так говоришь.
— Но я говорю так, потому что это всегда правда. Что нового я могу тебе сказать?
— Если я это уже знаю, можешь повторить, — ровно говорит она. Однако он вздыхает и выпрямляется, отодвигается.
— Ладно, покончим с этим. Лоренс кое-что предложил. Я думал, мне это нужно. Это был бизнес, мы занимались бизнесом, вот и все. У меня никогда не было времени для бизнеса. Ты сама знаешь.
Снова повисло молчание. Не столь уютное на этот раз, и она отворачивается, смотрит на Атлантику. Солнечный блеск яростно скачет по волнам.
— Эй.
— Эй. — Беспечно. — Так ты пытался меня остановить, — прибавляет она, и на сей раз он не заготовил улыбку. — Так?
— Я не понимаю, о чем ты…
— Все ты понимаешь, — упрекает она. Словно это еще игра, хотя она знает, что нет. Не может отогнать его улыбкой, этот диалог. Дрожь предчувствия, почти страха. Этого я не ожидала, думает она, а потом: но и он этого не ожидал. Такой беседы на краю земли.
— Скажи мне.
— Что тебе сказать, любовь моя?
— Ты использовал Лоренса, чтобы добраться до меня? Заставить меня закрыть дело?
Он жмурится. Терпеливо открывает глаза.
— Ладно. Хорошо. Мне выпал шанс, и я им воспользовался. Послушай, Анна…
— Значит, он приходил к тебе?
— Что?
— Чья была идея? Я знаю, он всегда хотел денег. Он пришел к тебе или ты к нему?
— Какая разница?
— Есть разница, ясно? Он?
Лишь когда он смеется — улыбка разочарования или гнева, — она понимает, что он не скажет. Не может. Не в силах сказать ей всю правду.
— Анна, зачем нам все это пережевывать? Мы же теперь здесь? Мы не можем просто об этом забыть?
— Нет, вряд ли можем.
— Что?
Лишь потрясение в его голосе заставляет ее понять, что она сказала. Она не повторяет. Сердце внутри неровно грохочет. Не больно, не совсем, но нездорово, будто многомесячное курение вот-вот ее нагонит. Секунду она размышляет, не свалится ли в обморок.