– Не знаете, что там? Беспорядки?
Я ответил тихонько, потому что знал.
– Еврейский погром.
– Ах, погром…
По его лицу прошло что-то неуловимое, что я тем не менее очень хорошо уловил…
* * *
– Возьмите четвертый взвод и идите с этим… надзирателем. Ну, и там действуйте… – приказал мне ротный.
Кажется, первый раз в жизни мне приходилось «действовать»…
– Четвертый взвод, слушай мою команду! Шагом…марш!..
Я с удивлением слушал свой голос. Я старался рассыпать «рр», как ротный, но ничего не вышло. А, впрочем, ничего. Они послушались – это самое главное.
Пошли. Полицейский надзиратель ведет…
* * *
Грязь. Маленькие домишки. Беднота. Кривые улицы. Но пока – ничего. где-то что-то кричат. Толпа… Да. Но где?
Здесь тихо. Людей мало. как будто даже слишком
мало. Это что?
Да – там в переулке. Я подошел ближе.
Старый еврей в полосатом белье лежал, раскинув руки, на спине. Иногда он судорожно поводил ногами.
Надзиратель наклонился:
– Кончается…
Я смотрел на Него, не зная, что делать.
– Отчего его убили?
– Стреляли, должно быть… Тут только тех убивали, что стреляли…
– Разве они стреляют?
– Стреляют… «Самооборона»…
Не зная, что делать, я поставил на этом перекрестке четырех человек. Дал им приказание в случае чего бежать за помощью. Пересчитал остальных. У меня осталось тринадцать… Не много…
Мы пошли дальше и за одним поворотом наткнулись…
* * *
Это была улица, по которой прошелся «погром».
– Что это? Почему она белая?.
– Пух… Пух из перин, – объяснил надзиратель.
– Без зимы снег! – сострил кто-то из солдат.
Страшная у лица… Обезображенные жалкие еврейские халупы… Все окна выбиты… Местами выбиты и рамы… Точно ослепшие, все эти грязные лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и в грязи – вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, пере ломанная… нелепо раскорячившийся стол, шкаф с проломанным днищем, словно желтая рана, комод с вываливающимися внутренностями… Стулья, диваны, матрацы, кровати, занавески, Тряпье… полу вдавленные в грязь, разбитые тарелки, полуразломанные лампы, осколки посуды, остатки жалких картин, смятые стенные часы – все, что было в этих хибарках, искромсанное, затоптанное ногами… Но страшнее всего эти слепые дома. Они все же смотрят своими безглазыми впадинами, – таращат их на весь этот нелепый и убогий ужас…
* * *
-Мы прошли эту улицу. Это что?
Двухэтажный каменный дом. Он весь набит кишащим народом. Вся лестница полна, и сквозь открытые окна видно, что толпа залила все квартиры.
Я перестроил людей и во главе двух серых струек втиснулся в дом… И все совершилось невероятно быстро. Несколько ударов прикладами – и нижний этаж очищен. Во втором этаже произошла паника. Некоторые, в ужасе перед вдруг с неба свалившимися солдатами, бросаются в окна. Остальные мгновенно очищают помещение. Вот уже больше никого. Только в одной комнате солдат бьет какого-то упрямящегося человека. Ко мне бросается откуда-то взявшаяся еврейка: