Рильке наотмашь ударил меня по лицу перчатками, но я этого даже не почувствовал. После обработки Ганса это было как дуновение ветерка.
Я попытался улыбнуться, но лицо, разбитое в кровь, лишь свело болезненной судорогой.
Гауптман что-то крикнул в сторону двери. Двое крепких солдат подхватили меня под мышки и поволокли куда-то по извивающимся, как змеи, узким каменным коридорам. Дорогу я всё равно запомнить не смог бы, даже если бы захотел. Надо отдать Гансу должное, своё дело он знал как следует: ноги мои волочились по полу, а голова безвольно болталась, свесившись на грудь. Поэтому в поле зрения попадали только полы замковых переходов.
Когда же они сменились широкими квадратными плитами двора, конвоиры с силой шваркнули меня о какую-то стену и отошли. От удара в глазах потемнело, и я сполз по стене вниз. Уже лёжа, осмотрелся. Я действительно оказался в глухом дворе, окружённом со всех сторон высокими стенами. Сверху, с чёрного ночного неба, на меня равнодушно взирали холодные звёзды.
У противоположной стены выстроилось отделение автоматчиков в чёрной форме.
– Ну, што? Ти будьеш говорийт?
Перед шеренгой солдат появился Рильке.
– Если будьеш молчайт, ми ест тебя немножько расстреляйт. Ха-ха!
Гауптман был очень доволен своей шуткой.
– Ну-у, швайнэ! Будьеш говорийт?
– Та пошёл ты, морда фашистская! – смог выдавить я. Даже плюнуть получилось.
Вряд ли мои потуги выглядели героически. Судите сами. Избитый до полусмерти, с опухшим окровавленным лицом, я даже стоять не мог. Так, приподнялся слегка, держась за стену. Даже в гауптмана не попал. Не доплюнул. Зато вездесущий Ганс попал. От его очередного удара я ударился лбом в стену и потерял сознание.
В чувство меня привёл поток ледяной воды, обрушившийся откуда-то сверху. Две пары рук вздёрнули меня на ноги и прислонили к стене.
– Посльедний рас спрашивайт: будьеш говорийт? Наин?
Я с трудом сфокусировал взгляд на крысёныше Рильке.
Ну и пусть расстреляют. Зато все кончится наконец. Смерть, может, и не очень героическая, но уж как получилось. Всё же семь «мессеров» за мной числится, да ещё восемь фрицев и три собаки. Вроде бы не так уж и плохо… Только маму жалко!
– Ахтунг!
Раздалось нестройное, сухое клацанье затворов. Я выпрямился, насколько позволило истерзанное тело. Вряд ли выгляжу героем, но умереть лучше стоя! Пусть и неровно…
– Аим!
И кто сказал, что за мгновение до смерти перед внутренним взором человека проносится вся его жизнь?
Враки! Ничего подобного!
Десяток тёмных отверстий, готовых выплюнуть смерть, заслонило Машенькино лицо. Обиженное, с медленно ползущей по щеке слезой…