Не знаю, почему, но в мыслях моих доктор Вольмут представал сварливым и склочным стариком, давно перешагнувшим пенсионный возраст; на самом деле ему было что-то около тридцати пяти, на голове упрямо топорщилась копна непокорных русых волос, подбородок почти не выдавался вперед, а открытое, мальчишеское лицо, как у Нормана Рокуэлла, как будто сошло с обложки журнала. Гавличек представил нас; доктор пожал мне руку, а затем с легкой улыбкой прошелся немного насчет отношений между полицейскими и патологоанатомами. Когда Гавличек спросил, не обнаружил ли он при вскрытии тела Конни Стэдвант присутствия спермы или других следов недавней сексуальной связи, тот совершенно не удивился неожиданному вопросу.
— Я и не подозревал, черт побери, — ответил он, — что в этом может возникнуть необходимость.
— Вполне возможно, дело оказалось несколько сложнее, чем могло показаться на первый взгляд, — сказал я. — Тело еще у вас?
— Конечно.
— А вы могли бы проверить это?
— Да, не вижу никаких препятствий. Она уже никуда не денется.
Он был на полдороги к двери, когда я вспомнил о разговоре с Элейн.
— Вполне возможно, изнасилование было совершено неестественным путем, — добавил я.
Доктор Вольмут замер на секунду, но не обернулся, так что не знаю, изменилось ли при этих словах выражение его лица.
— Хорошо, проверю, — на ходу бросил он.
Мы с Томом присели в ожидании возвращения доктора. На рабочем столе стоял прозрачный куб с моментальными снимками семейства доктора, и это побудило Тома рассказать мне, что Гарвей Вольмут в своей жене души не чает. Я восхищенно отозвался об ее фотографии, и он поинтересовался, женат ли я.
— Был, — ответил я. — Не сложилось.
— О, прости меня!..
— Давно это было. Сейчас она замужем вновь, а дети стали совсем большими. Один ходит в колледж, другой уже работает.
— Ты поддерживаешь с ними связь?
— Не так часто, как мне бы хотелось.
Ненадолго повисло тягостное молчание, но Гавличек прервал его, чтобы рассказать мне о своих детях — мальчике и девочке, которые учились в школе. Затем разговор переключился на полицейские проблемы, и мы, как два старых полисмена, принялись рассказывать друг другу различные истории. Наша беседа была в самом разгаре, когда неожиданно вернулся доктор Вольмут; по осоловелому выражению его лица мы сразу догадались, что мои догадки, подтвердились.
— Да, ты был прав... — со вздохом сказал Гавличек. Вольмут признался, что не ожидал ничего подобного.
— Никаких признаков борьбы, — сказал он. — Абсолютно никаких: ни частичек кожи под ее ногтями, ни синяков на руках — ничего.