– Ну да, а потом они сдерут с меня весь долг и еще столько же в качестве процентов. Я полагаю, вам не хуже, чем мне, известно, что все эти ломбардцы, не говоря уже о евреях, являются бессовестными обманщиками и обиралами.
Константин почти сочувственно посмотрел на короля, но тут же успокоил себя: «В конце концов, Вальдемар сам виноват – не надо было изображать из себя странствующего героя и великого завоевателя. Я, что ли, его в эту Прибалтику заманивал?»
– Тогда возьмите под умеренный процент у своих родственников, – последовало новое предложение Константина.
– Родственников? – хитро посмотрел на него Вальдемар. – У родственников можно. А не соблаговолит ли великий рязанский князь одолжить мне сто тысяч под умеренный процент? – И пояснил с улыбкой: – Дело в том, что моя бабка Ингибьерг, которая стала женой моего деда конунга Кнута Лаварда, герцога Шлезвига, русская. Ее отцом был Мстислав Великий, сын вашего Владимира Мономаха. Отсюда мое имя и имя моего отца. Вообще-то она назвала своего сына, а моего отца Владимиром – очевидно, в честь великого русского деда, но в Дании как-то больше привыкли называть его Вальдемаром. Кстати, моя мать тоже русская княжна по имени София, то есть я сам уже на три четверти русский, а следовательно, ваш родич, – склонился он в учтивом поклоне.
– А я к Мономашичам не отношусь. Они – Всеволодовичи, а я из Святославичей[115], – парировал Константин и зашел с другой стороны: – Ну, хорошо, я могу с вас не брать ни единой куны. Вы же видите, я слишком занятой человек, у меня нет времени сидеть тут с вами и часами торговаться о сумме выкупа. Пожалуй, я и впрямь поступлю самым простым способом – просто продам кому-нибудь права на получение с вас этого выкупа. Например, графу Генриху Шверинскому или Адольфу Голштинскому. Думаю, что они охотно выплатят мне все гривны до единой за радость увидеть вас у себя в гостях[116].
– Вы, конечно, можете это сделать, – помрачнел король. – Но не посадит ли этот поступок черное пятно на честь русского князя? В конце концов, мы с вами титулованные особы.
«Особенно я», – хихикнул Константин, но промолчал, а Вальдемар с брезгливой гримасой на лице продолжал:
– К лицу ли двум монархам спорить, подобно жадным евреям, о каких-то гривнах! Я полагаю, что торг тут неуместен.
Слова эти настолько напомнили Константину «Двенадцать стульев», что он едва не прыснул со смеху, однако сумел себя сдержать, тем более что ядовитая ирония следующей фразы настолько возмутила его, что сочувствие, вспыхнувшее было на миг, сразу испарилось. Ох, не надо было интересоваться Вальдемару, слыхали в этих краях о благородстве нравов или нет.