– Вот, в самую точку попала! – зашептала Раиса Кузьминична. – Живет одна, очень уединенно, ни с кем не общается. Да ведь она совсем недавно сюда въехала, уже после того, как Валентин Сергеевич преставился, – Раиса перекрестилась. – А ни с кем не дружит, потому что лицо изуродовано сильно, в аварию она попала, все лицо изрезано было стеклами.
– Да что вы говорите? – воскликнула я.
– Все точно, она специально и квартиру купила здесь, чтобы в незнакомом доме поселиться, чтобы никто не знал.
– И гуляет одна в парке…
– Вот именно! – обрадовалась Раиса.
– А что ж, никого у нее нет из близких?
– Вот про родных не знаю, – неохотно призналась Раиса, – врать не буду…
– Н-да, и сильно изуродовано лицо-то? Такая женщина элегантная…
– Уж не знаю, а видно здорово, раз ни с кем не общается.
– Раиса Кузьминична, а откуда вы все это знаете? – не удержалась и полюбопытствовала я, но тут же поняла, что допустила вопиющую бестактность.
В самом деле, ведь не придет же мне в голову спрашивать фокусника, где он прячет голубей и кроликов, когда показывает зрителям пустую шляпу? И пока Раиса оскорблено поджимала губы, я протащила Горация в свою квартиру.
Все говорят, что выгляжу я на тридцать пять, но я-то знаю, что мне скоро сорок. И еще много людей про это знают. Но в этом доме, доме Валентина Сергеевича, я живу недавно, поэтому смело могу надеяться, что соседи считают меня моложе, чем я есть.
Валентин Сергеевич Запольский был мужем моей матери. Я не могу назвать его отчимом, потому что женился он на маме, когда я уже была замужем за Артемом, так что вместе мы никогда не жили. Отца я помню плохо, мы жили с мамой вдвоем, пока мне не исполнилось семнадцать. И мать не решила, что настало ей время заняться своей личной жизнью. В доме замелькали поклонники, потому что мама была женщиной привлекательной даже в возрасте, как мне тогда казалось, а ведь ей было всего сорок, как мне сейчас…
Я была занята учебой и своими ухажерами, а мамулины поклонники понемногу отхлынули, осталось двое. Один – Игорь, кинорежиссер, творческая личность… Невероятно талантлив, – шептала мама, – и потрясающе хорош. Не скрою, было в нем что-то такое – мужественный профиль, открытая обезоруживающая улыбка, но я никак не могла отделаться от мысли, что все свои благородные позы он репетирует по утрам перед зеркалом, а все экспромты придумывает заранее. Я точно уверилась в своей правоте, когда как-то во время ужина пролила Игорю на брюки горячий чай. Он вскрикнул, сумел сдержать готовое вырваться неприличное слово, но во взгляде не осталось ничего благородного, и улыбка напоминала волчий оскал.