Соседи прибежали, почти в одних рубашках. Врачи и хирурги определили у нее ущемление матки и хотели поставить ей банки. В то время, как пошли за ними, удалось разжать ей зубы и дать ей проглотить каплю водки, после чего она пришла в себя. Явились также врачи души, старый монах-исповедник старухи Кадьер и несколько тулонских кюре. Шум, крик, появление клира в торжественном облачении, приготовления к заклинаниям — все это взбудоражило улицу. Прибегавшие люди спрашивали: «Что случилось?» — «Кадьер околдована Жираром».
Народ проникается жалостью, негодованием.
Желая отразить удар, испуганные иезуиты придумали тогда варварское дело. Они вернулись к епископу и потребовали, чтобы Екатерина была подвергнута судебному следствию, притом в тот же день, чтобы несчастная девушка, хрипевшая после ужасного припадка на постели, была неожиданно для нее обыскана. Сабатье не отставал от епископа до тех пор, пока тот не позвал своего судью, генерального викария Лармедье, и своего фискала (епископского прокурора) Эспри Рейбо и не приказал им немедленно же начать дело.
Такая процедура была невозможна и незаконна, шла в разрез с каноническим правом. Прежде чем приступить к допросу, необходимо было предварительное следствие. Было еще одно затруднение: церковный судья имел право сделать допрос только в случае отказа от причастия. Оба церковных легиста поневоле должны были сделать такое возражение. Сабатье, однако, не хотел слушать. Если дело пойдет по пути строгой законности, он будет лишен возможности нанести свой страшный удар.
Лармедье был судья услужливый, друг духовенства. Он не принадлежал к числу суровых чиновников, идущих, как слепые вепри, прямо напролом по большой дороге закона, не видя, не различая отдельных лиц. В процессе Обани, привратника оллиульского монастыря, он действовал крайне медлительно. Он вел судебное преследование так вяло, что Обани успел скрыться. Узнав, что он находится в Марселе, точно Марсель был очень далек от Франции, точно это ultima Thule или terra incognita, он и совсем ничего не делал.
Теперь он весь преобразился. Точно разбитый параличом, когда разбиралось дело Обани, он вдруг окрылился, когда предстояло дело Кадьер, был быстр, как молния.
Было девять часов утра, когда обитатели улицы увидели, к своему удивлению, как к дому Кадьер приближается великолепная процессия, во главе с мессиром Лармедье и фискалом епископского суда, с почетным эскортом из двух приходских викариев, докторов богословия. Дом был занят. Приступили к опросу больной. Ее заставили поклясться, что она будет говорить правду, даже себе в ущерб, что она, не щадя себя, скажет суду все, что у нее на совести, как на исповеди.