Несмотря на все ухищрения от 15 монахинь не добились того, что хотели. Едва две или три из них были за Жирара. Все сообщали факты, особенно относительно 7 июля, которые прямо отягчали его вину.
Тогда иезуиты прибегли к героическому средству, чтобы обеспечить себе свидетелей. Они засели в проходе, который вел в судилище. Здесь они задерживали свидетелей, обрабатывали их, угрожали им и, если те были против Жирара, то не позволяли им входить, а насильно и нахально выставляли их за дверь.
Как духовный судья, так и представитель короля были уже не более как игрушками в руках иезуитов. Все в городе видели это и содрогались. В декабре, январе и феврале братья Кадьер составили и распространили жалобу по поводу отказа в правосудии и зависимости свидетелей. Впрочем, и сами иезуиты поняли, что не могут более держаться на своей позиции, и обратились к помощи свыше. Самым лучшим выходом им казалось простое решение Большого совета, который взял бы дело в свои руки и замял бы его (как Мазарини поступил с делом монастыря в Лувье). Канцлером тогда был Агессо, и иезуитам было не желательно, чтобы дело рассматривалось в Париже. Они не выпустили его из Прованса. 16 января 1731 г. они добились королевского указа, в силу которого прованский парламент, где у них было немало друзей, должен был высказать свое суждение на основании допроса, учиненного двумя из его советников в Тулоне.
В самом деле, в город прибыли мирянин Фокон и церковный советник Шарлеваль и прямо отправились к иезуитам. Эти стремительные комиссары так мало скрывали свое жестокое и явное пристрастие, что вызвали лично Екатерину, как поступают только с обвиняемыми, тогда как Жирар был вежливо приглашен и оставлен на свободе: он продолжал служить мессу и принимать исповедь. А истица находилась взаперти, в руках своих врагов, святош Жирара, целиком отданная во власть их жестокости.
Добрые урсулинки приняли ее так, как будто им было поручено убить ее. Они дали ей келью сумасшедшей монахини, которая грязнила все своими нечистотами. Екатерина лежала на соломе сумасшедшей, среди отвратительного запаха. Только с трудом ее родственники могли ей на другой день принести одеяло и матрац. В качестве сторожа и сиделки к ней приставили тень Жирара, послушницу, дочь той самой Гиоль, которая ее совратила, дочь, во всех отношениях достойную матери, способную на самые зловещие поступки, опасную для ее стыдливости, а может быть, и для ее жизни. Екатерину подвергли самому жестокому для нее наказанию, отняли у нее права исповедаться и причащаться. С тех пор, как она не причащалась больше, она снова впала в свою болезнь. Ярый ее враг, иезуит Сабатье, явился в ее келью и — явление новое и странное! — принялся подкупать ее, искушать причастием. Началась торговля. Ей дадут причастие, если она признается, что она клеветница, что она недостойна причастия. Она, быть может, согласилась бы на такое условие в припадке чрезмерного смирения. Но, губя себя, она погубила бы кармелита и своих братьев.