Сначала были допрошены оба приходских священника Екатерины, которые дали показания сухие, не в ее пользу, но и не во вред ей и уж во всяком случае не в пользу иезуитов (24 ноября). Последние видели, что дело не ладится, потеряли всякий стыд и, рискуя вызвать негодование народа, решили идти напролом. Они добились у епископа приказа о заточении Екатерины и главных свидетелей, которых она просила вызвать. То были обе дамы Аллеман и Батарелл. Последняя была отдана в монастырь-темницу (Refuge), а дамы в смирительное заведение (Bon-Pasteur), куда обыкновенно запирали сумасшедших и потаскушек. Екатерина должна была встать с постели (26 ноября) и была отдана урсулинкам, исповедницам Жирара, которые положили ее на гнилую солому.
После того как был установлен такой режим террора, можно было приступить к опросу свидетелей. Сначала были допрошены две почтенные и избранные свидетельницы (28 ноября). Одной из них была Гиоль, известная тем, что доставляла Жирару женщин, ловкая и острая говорунья, которой выпала честь бросить первую ядовитую стрелу клеветы. Другой свидетельницей была Ложье, та самая молоденькая швея, которую Екатерина кормила и за учение которой она заплатила. Когда Ложье забеременела от Жирара, она осыпала его бранью. Теперь она искупала свою вину, издеваясь над Екатериной, грязня свою благотворительницу, но очень неумело, как настоящая развратница, приписывая ей бесстыдные слова, бывшие совсем не в привычках Екатерины. Потом были допрошены мадемуазель Гравье и ее кузина Ребуль, и наконец все жирардинки, как их называли в Тулоне.
Хотя весь процесс и был заранее подстроен, свет временами вспыхивал и освещал истинное положение вещей. Жена одного прокурора, в доме которой собирались жирардинки, заявила, что они житья не дают, что они будоражат весь дом, и рассказала об их шумном смехе, о пирушках, оплачиваемых деньгами, собранными для бедных, и т. д.
Боялись, что монахини станут на сторону Екатерины. Секретарь духовного суда заявил им (от имени епископа), что те, кто будут говорить не то, что нужно, будут наказаны. Чтобы лучше действовать на них, выписали из Марселя их любовника Обани, имевшего на них влияние. Дело об изнасиловании им девушки было улажено. Родственникам дали понять, что правосудие ничего для них не сделает. Честь девочки была оценена в восемьсот ливров, которые и заплатили за Обани. И вот он вернулся в свое оллиульское стадо, полный рвения, иезуитом с ног до головы. Бедные овечки затрепетали, когда Обани предупредил их, что если они не будут вести себя благоразумно, то их подвергнут пытке.