— Выглядите вы хуже, чем раньше, — изрекла она с материнской безапелляционностью.
Я объяснил, что это от усиленных занятий.
— Вы явно нездоровы, побледнели, — продолжала она. — Сколько вам осталось до экзаменов?
Это я точно знал.
— Десять недель.
— Смотрите не загоните себя.
Я и сам знал, что должен следить за здоровьем. Миссис Найт начинала мне нравиться, хоть я и предпочел бы, чтобы у Шейлы была не такая мать. И в голову мне пришла одна занятная мысль. Мы с Джорджем, равно как и все те, кто вместе с нами задумывался над проблемами настоящего и будущего, предсказывали, что еще при жизни нашего поколения в мире произойдут коренные перемены. В начале 1927 года на этом благотворительном балу, так же как и в особняке миссис Найт, осуществление этих предсказаний представлялось делом бесконечно далеким, а сами они — жалким лепетом, не более реальным, чем многие другие идеи, исходившие из уст Джорджа. Но если бы они сбылись и миссис Найт, потеряв свое состояние, дом и слуг, вынуждена была трудиться и собственноручно готовить обед для мужа, она делала бы это, я уверен, так же весело, как танцевала сейчас. Правда, возмущение ее было бы велико, и мне не хотелось бы попасться ей под руку, но она бы, несомненно, выжила.
Один из танцев обе мои партнерши танцевали со своими знакомыми, и я остался за столиком с мистером Найтом. Краешком глаза он, должно быть, заметил, что я то и дело поглядываю на Шейлу. Он все еще был раздражен тем, что ему мало уделяли сегодня внимания, и отнюдь не собирался предоставить меня самому себе. Ему требовалась аудитория, и я должен был выслушать основные тезисы письма, которое он решил написать в «Таймс». Затем он не без задней мысли обратил мое внимание на темноволосую девушку в красном платье, танцевавшую неподалеку от нас.
— Я не знаю вашего вкуса, Элиот, — сказал он, — но как по-вашему, она красивая?
— Очень, — согласился я.
— Она живет в моем приходе, но в церковь не ходит. Боюсь, что она разбила множество сердец.
Я понял, что он намеренно отвлекает меня. Не подавая виду, что наблюдает за мной, мистер Найт хотел переключить мое внимание на девушку в красном.
— Ей давно пора замуж, — продолжал он. — Давно пора. Плохо, когда человек разбивает слишком много сердец. Это указывает на то, что в душе у такого человека… — он помолчал, — в душе у такого человека есть какой-то надрыв.
Намеки его были очень прозрачны: он только что не упоминал имени Шейлы. Но я не мог понять, куда он клонит. Предостерегает ли он меня? Хочет ли поделиться со мной своей тревогой, зная, что я люблю Шейлу, чувствуя, что не понимаю ее и волнуюсь за ее судьбу? Или же — хоть это и маловероятно — он поощряет меня? А быть может, просто потешается надо мной? Я терялся в догадках. Когда мистер Найт переставал позировать и говорил серьезно, я ничего не мог понять.