– Ну что ж, – сказал тогда Григорий Алексеевич с жестоким, мстительным выражением, – не носила бы ты соболью шубу расстрелянной государыни императрицы, и, глядишь, миновала бы тебя чаша сия. И сын был бы жив… [8]
Катерина Ивановна Лорберг-Калинина взяла себе соболью шубу расстрелянной императрицы; супруга Молотова, желая сделать эффектный подарок жене американского посла, выписала из Гохрана венчальную корону Екатерины Второй; Клавдия Новгородцева, вдова Свердлова, набила три ящика комода и сундук драгоценными камнями. А Марфа Сироткина (Коноплева) жила тихо и скромно, таясь за спиной верного и любящего супруга. И хоть Поляков воленс-ноленс отлично усвоил еще один основополагающий завет – на сей раз Ленина, сказавшего однажды: «Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата… Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем», – ему сейчас стало худо при мысли, что придется разоблачить «обман всяких сказок о нравственности» Василия Коноплева и отдать его на расправу НКВД.
Но ведь Коноплев сотрудничал с фашистами, напоминал себе Поляков. Почему? Надеясь, что, явившись в Энск, немцы немедленно восстановят в правах Марфу Никодимовну и отдадут ей, как единственной наследнице, особнячок на улице Лядова, бывшей Большой Печерской, некогда принадлежавший городскому голове?
Чепуха какая. Что-то было здесь не так, что-то не так… Смольников – вот именно, не Егор Поляков, а Георгий Смольников – чуял это, как говорится, нутром. Особенно его ощущение «не того» усилилось, когда он нарочно съездил на Автозавод и посмотрел на Василия Васильевича Коноплева. Высокий, худой, вернее, сухощавый, с тонким, породистым лицом, он странным образом напомнил Полякову самого Охтина – хотя никакого сходства между весьма красивым, несмотря на годы, Коноплевым и невзрачным хромым Охтиным вообще не было. Другое дело, что оба жили, кажется, исповедуя один и тот же старинный офицерский девиз: «Богу – душу, жизнь – отечеству, сердце – женщине, честь – никому».
Женщину, которой было отдано сердце Коноплева, Полякову повидать не удалось, но она почему-то представлялась некоторым образом схожей с Александрой Константиновной Русановой, которая сейчас жила в лагере под Воркутой и работала там сестрой в медпункте. Об обстоятельствах жизни Александры Константиновны Аксаковой он знал доподлинно, потому что…
Впрочем, размышлять на эту тему Поляков не любил, воспоминания об Александре Аксаковой и ее жизни в лагере он от себя отгонял. Точно так же отогнал сейчас вообще дурацкую мысль о том, что в молодые годы Марфа Никодимовна была, видимо, невероятно хороша собой, коли уж Коноплев решился ради нее жить под вечным страхом смерти. Может быть, у нее были покатые плечи, гибкая талия, тонкие запястья нежных рук, тревожные светло-карие глаза и вьющиеся белокурые волосы, которые смешно, по-детски курчавились на висках?