Ольга быстро поцеловала его и метнулась к занавеске, но наткнулась на какого-то человека, который как раз зашел в закуток.
Это был Петр Славин. Он мгновенно обхватил Ольгу за шею, а к ее виску прижал ствол пистолета.
– Никто никуда не идет, – сказал Петр. – А ты подними руки. Быстро, или…
Поляков отдернул правую руку, которая скользнула было под подушку, и поднял ее.
Из-за занавески доносилось победное:
А если к нам полезет враг матерый,
Он будет бит повсюду и везде.
Тогда нажмут водители стартеры,
И по лесам, по сопкам, по воде,
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.
Грянули аплодисменты.
* * *
К ночи она вообще была сама не своя. И, главное, Мурзик не пришел… Было страшно, до жути страшно оставаться одной в санчасти. Александра уговорила заночевать вместо себя Фролова (долго его уговаривать не пришлось, если честно) и вернулась к вечерней поверке в барак.
Но стоило войти, как к ней кинулась Катя Спасская и принялась выталкивать вон.
– Да ты что, Катя?.. – попыталась было упираться Александра, но Катя оказалась сильнее, да и еще две женщины к ней присоединились.
– Иди в санчасть, – твердили они наперебой. – А мы ее отсюда нынче не выпустим. Завтра тебе надо к начальнику идти. Пусть тебя в другой лагерь переведет, иначе убьют!
Александра ничего не понимала. Кого они не выпустят? Почему в другой лагерь, почему убьют, кто? Ведь Кочегара больше нет!
На крыльцо вышла Надя-Кобел – широкоплечая, плотная, стриженная по-мужски. Вынужденная в лагере ходить в юбке и платке (ватные штаны разрешалось надевать только на лесоповале, а в бараке следовало немедля переодеться по-женски – такова была воля Мельникова, который «крылатых» обоего пола на дух не выносил, хоть и принужден был считаться со слабостью человеческой натуры), платок свой она наворачивала на голове каким-то странным тюрбаном, напоминающим мужскую шапку. Она никогда не отличалась приглядной внешностью, но сейчас лицо ее было еще больше обезображено тревогой.
– Пошли, – цепко подхватила она Александру под руку, – пошли, провожу.
И потащила ее к санчасти.
– Хреновы твои дела, милка моя, – бормотала сквозь стиснутые узкие губы Надя, и желваки ходили по ее щекам, совершенно как у озабоченного, разозленного мужчины. – Булька на тебя злобствует, аж кипятком ссыт, так ярится. Хочет напоследок душу Кочегара потешить и взять тебя на себя. Смекаешь, о чем базар?
Александра споткнулась, и Надя-Кобел перехватила ее руку покрепче.