И тут же его потом обдало от страха. Зачем он их злит? Ведь он в их руках, в их власти, как человек, попавший в омут, – во власти омута.
Извозчик обернулся, голос его звучал беззлобно, без обиды:
– Хватает агентов женского полу для такой работы. – Всмотрелся в искаженное, мигом постаревшее лицо седока: – Вы не тревожьтесь, Яков Климович, мы не из жандармского отделения, а из сыскной полиции. Нам просто побеседовать с вами требуется. Но это немного погодя. А пока скажите, как поживает Арнольд?
– Прекрасно! – хмыкнул Грачевский, надевая перчатки. Не то чтобы руки замерзли, но надо же чем-то их занять, чтобы спрятать трусливую дрожь. – То есть вы верите, что кот существует на самом деле?
– Не верим, а знаем доподлинно, – кивнул извозчик. – А как же, у дворника уточнили.
Грачевского передернуло.
– Вот сволочь какая этот Гаврила, мне ни слова ведь не сказал, что обо мне спрашивали, – буркнул угрюмо. – Я ведь – вы, конечно, знаете – по молодости лет долгое время находился под негласным надзором полиции, так меня дворники очень любезно предупреждали о том, кто и о чем их расспрашивает. Не задаром, конечно. А этому я не платил, оплошал…
– Оплошали, это верно, – мягко согласился извозчик.
– Так что ж, теперь мое инкогнито для всех раскрыто?
– Не волнуйтесь, Яков Климович, никто ничего о вас не знает. У дворника справки навели очень деликатно – наш агент сказал, ищет-де пропавшего кота такого-то и такого, не видели ли его здесь. Дворник ответил, что кот, под описание подпадающий, имеется, да только принадлежит он актеру Грачевскому и не какую-нибудь неделю назад у него появился, а чин чинарем уже два года тут проживает.
– Ну, благодарствую за деликатность, – изо всех сил стараясь быть насмешливым, проговорил Грачевский.
– Не на чем, – отозвался извозчик, немного не доезжая до Татарской слободки и поворачивая с Верхней набережной на съезд. Под Откосом еще раз свернули – теперь на дорогу, ведущую к «Охотничьему трактиру», – и остановились. – Сейчас, Яков Климович, – сказал извозчик. – Минуточку.
Высоченные вязы и липы совсем по-осеннему стучали голыми ветвями, мрачно скрипели сучьями. Снизу, от реки, из трактира, доносилось что-то такое залихватское, цыганское, с взвизгиваниями и переборами.
Грачевский высунул из пролетки голову, вслушался. Да нет, это не цыганское, это настолько русское, что дальше некуда:
Легким взмахом поднимает
Он красавицу-княжну —
И за борт ее бросает
В набежавшую волну!
И – женский хор:
Ах, разбой, разбой, разбой!
Ах, какой разбой!
– Во голосят арфистки! – хохотнул извозчик. – Что и говорить – голосистые!