Странная она была: юбка наперекосяк, кофта криво застегнута, сама простоволосая, стриженая, глаза коричневые, лупастые, а рожа совершенно сумасшедшая.
Мурзик при виде ее замер, коротко присвистнул и сдвинул картуз на затылок:
– Какого чер…
И осекся, потому что барышня, добежав до него, резко остановилась и шепнула… нет, как бы крикнула шепотом:
– Виктор, уходите! Это был не продавец семечек, а агент сыскного! Это Охтин, я его знаю! Спасайтесь, пока его нет! Скажите Павлу, что я…
Она не договорила. Мурзик вот только что стоял здесь – и вдруг его не стало.
Милка-Любка, ничего толком не понявшая из слов сумасшедшей барышни, изумленно оглянулась. Да вот же он, Мурзик, – улепетывает по Канатной так, что пятки сверкают и земля дрожит! С чего он чесанул-то? Неужто всерьез какую-то чушь принял? Ох и трус, оказывается! Полюбуйся-ка, Верка, каков твой красавчик заяц, оказывается!
А это что такое? Что еще за новости?
Землекопы ни с того ни с сего пошвыряли свои заступы и кинулись наперерез Мурзику, отрезая его от проулков и проходных дворов. В руках у них… Батюшки мои! Оружие! Револьверы!
Мурзик заметался, кинулся обратно, но тут из своей будки выскочил квасник, и у него тоже был револьвер.
Что деется, Господи всеблагий…
– Осторожно, товарищ Виктор! – завизжала сумасшедшая барышня.
– Не стрелять! Живым брать! – раздался яростный крик, и Милка увидела продавца семечек, выбежавшего из-за угла. С ним рядом топотали двое городовых, одетых уже по-летнему, в серые коломянковые мундиры, перехваченные ремнями, с шашками на боку и «смит-вессонами» в руках.
– Свисти! – скомандовал продавец семечек – как, бишь, назвала его сумасшедшая барышня? – попыталась вспомнить Милка-Любка. Ах да, Охтин… агент сыскного Охтин… А ведь она не такая уж и сумасшедшая, та барышня, кажется… – Свисти!
Один городовой поднес к губам свисток. Раскатившая трель отшибала разум и обездвиживала. Мурзик замер, крутанулся на месте и вдруг, люто набычась, кинулся прямо к Охтину. Сунул руку в карман, что-то просверкнуло в воздухе… Охтин схватился за левую руку, шатнулся, упал на колено. Опять просверк – свист оборвался – рядом с Охтиным рухнул городовой. Дернулся, повозил в пыли ногами – и замер. Из горла его торчал нож с короткой рукоятью.
– Берегитесь ножей! – крикнул Охтин срывающимся голосом, зажимая раненую руку правой, в которой неловко сжимал револьвер.
– Уйдет! – заорал какой-то «рабочий». – Уйдет! Дозвольте стрелять, ваше благоро…
В воздухе снова просверкнуло, и квасник, оказавшийся ближе всех к Мурзику, повалился наземь с ножом в горле.