Татьяна посмотрела в глаза Олегу таким горьким взглядом, что он решился, подошел к ней, обнял и опять сказал свое ласковое: «Танечка». И она, всхлипнув, бросилась к нему на шею и сама стала целовать его лицо, куда придется: в нос, в глаз, в подбородок. Она возьмет от сегодняшнего вечера все, а потом пусть будет то, что будет! Олег страстно откликнулся. Когда их губы изнемогли от поцелуев, он опять потянулся к блузке и довольно ловко с ней справился. С бюстгальтером он тоже явно умел обращаться. Олеговы пальцы наконец-то добрались до Татьяниной груди. А дальше все пошло наперекосяк. Они с Дунаевым опять очень проигрывали по сравнению с любовниками из какого-нибудь кинофильма. У тех одежда падала на пол осенними листьями, как только что рухнул на одеяло Татьянин бюстгальтер. У Олега с Татьяной все остальные составляющие гардероба снимались чуть ли не со скрежетом зубовным. Если бы кинокамера показала, как Олег мучился с заедающей «молнией» Татьяниных джинсов, то зрители, несомненно, приняли бы их любовную драму за комедию. Татьяна уже решилась разрезать джинсы ножницами, когда «молния» наконец расстегнулась. А дальше надо было раздеваться Олегу, и все опять превратилось в такую комедию положений, что Голливуд отдыхает! О, где вы, рекламные мачо, одним рывком сдирающие с себя одежду?! Дунаевский ремень никак не желал вытаскивать из дырочек два своих острых жала. Олегу пришлось признаться, что ремень еще новый и потому совершенно не разработался. Потом он никак не мог решить, что лучше снять сначала: джинсы, поскольку ремень уже все равно расстегнут, или джемпер, так как мужчина очень глупо выглядит в джемпере с торчащей из-под него рубашкой и без штанов. В конце концов джемпер перевесил. Олег стянул его вместе с рубашкой и оказался в трогательной белой маечке. Ау, рекламные мачо, презирающие утеплительное нижнее белье! Привет тебе, Марк Рудельсон, имеющий под шелковой рубашкой одно лишь голое сильное тело!
Без джинсов Олег стал выглядеть еще смешнее: белая майка, синие плавки с голубыми трилистниками и носки, такие же рябые и длинные, какие были на ногах у незабвенного Вадика. Разве можно испытывать любовный трепет и экстаз, держа ноги в подобных носках? А пока их снимаешь, то можно вообще забыть, где находишься, и тихо лечь спать, раз уж так удачно разделся. Олег снял майку, носки и повернулся к Татьяне, которая испуганно взирала на процесс его раздевания, укрывшись до самых глаз одеялом в синих стрелках. Ей уже ничего не хотелось. Она жалела, что сама все это затеяла. Надо было хотя бы обставиться гелевыми свечами в бантиках. Да-а-а-а… Марк Рудельсон понимал в этом толк. В их призрачном свете действо раздевания выглядело бы не так жалко. Татьяна со страхом взглянула на Олега. Его глаза тоже были больными. Татьяне стало его жаль. Пожалуй, надо прекратить это безобразие. Престарелые придурки! Любви захотели! Раз уж приспичило, надо было быстренько все сделать в коридоре с минимальным раздеванием и без моральных издержек. Хорошо хоть Жертву она предусмотрительно заперла в кухне. Совершенно неизвестно, что она тут вытворила бы, если вспомнить Симу и Фенстера. Татьяна решительно села в постели, забыв, что давно уже обнажена. Она хотела сказать: «Извини, но я все-таки не могу», но он успел быстрее. Он вдруг неожиданно улыбнулся, провел рукой по ее плечам и прошептал: «Да ты красавица…» И тут же забылись носки и заедающие «молнии». Его руки и губы сделали чудо. Татьяна оттаяла, ожила и откликнулась на его ласки со всей страстью, на которую только было способно ее изголодавшееся без любви тело. Все-таки прощайте, мачо, презирающие белые майки и рябые носки! Прощай навсегда, одержимый одним лишь основным инстинктом Марк Рудельсон! Разве вы можете принести себя в жертву женщине? Это женщины падают перед вами ниц и стараются доставить вам наслаждение, чтобы вы их не бросили, не променяли на других красавиц, которые стаями вьются подле ваших мускулистых загорелых тел.