Всё, что связано с иностранным – автоматически щекочет в носу и возбуждаёт фантазию. К тому же людишки что-то определенно пронюхали и каждый старается скрыть это друг от друга – как бы кто не занял его место. Недаром все так волнуются.
Я невольно ухмыляюсь. Тут вам не пять частей затвора образца 1891 года! Производя тактическую разведку, я мирно заваливаюсь на стоящую в дальнем углу скамейку и, накрыв лицо пилоткой, продолжаю прерванный ночной отдых. Армия притупляет чувства и делает из человека автомат. Пусть другие грызутся за свое счастье, от меня оно не уйдёт.
Когда называют мою фамилию, я прохожу в дверь кабинета и по всем правилам гитлеровской армии стучу сапогами и рапортую по-немецки таким громовым голосом, что сидящий за столом майор испуганно содрогается.
Он недоуменно смотрит на меня, наверно думая, что меня спросить – «стол» или «окно», затем спрашивает что-то по-русски, я отвечаю по-немецки. Майор-экзаменатор снова по-русски, я опять по-немецки. В конце концов майор не выдерживает, смеется и, предлагая мне стул, спрашивает: «Где это Вы, капитан, так наловчились?» Я вынимаю из кармана мои документы доармейского периода, каким-то чудом сохранившиеся у меня, и кладу их на стол перед майором.
«Ага, вот это замечательно», – говорит он, – «А я сначала подумал, что Вы немец. Так я Вас сразу проведу к полковнику».
Через вторую дверь он проводит меня в соседний кабинет и представляет начальнику Управления Кадров: «Товарищ полковник, вот верный кандидат! Насчёт языка можете не беспокоиться – он меня уже напугал. Я думал – диверсант». Он оставляет на столе папку с моими бумагами и удаляется.
Полковник действительно не беспокоится о языке. Он сразу начинает моральную обработку. Для офицеров очень важна и строжайше проверяется морально-политическая характеристика.
«Так вот, капитан Климов», – начинает полковник. – «Мы хотим послать Вас в очень ответственное и привилегированное Высшее Учебное Заведение Красной Армии». Тон у полковника явно торжественный.
«Чтобы Вы поняли меня – я обрисую Вам ситуацию», – продолжает он. «Москва требует от нас ежемесячно определённый контингент кандидатов. Мы посылаем их в Москву, все они там проваливаются ко всем чертям и затем их нам с ругательными письмами возвращают обратно. Этих неудачников мы затем отправляем в штрафные роты», – как бы попутно замечает он, бросив на меня многозначительный взгляд.
Хлопнув ладонью по пачке украшенных двойной зелёной линией бумаг на столе, он продолжает: «Москва ежедневно бомбит нас шифровками – давайте людей! А их у нас нет. Это одна сторона дела! Теперь другая сторона.