– Мама! – вскинул голову Марк. – Оставь ее в покое.
– На полтона ниже, молодой человек, – холодно сказала мать. – В последнее время ты и сам не был образцовым сыном.
Отец, не обращая внимания на них обоих, продолжал сверлить меня суровым взглядом судьи.
– Если ты не хочешь просить, чтобы тебя взяли обратно, тебе остается только вернуться в Сиракьюс. Я могу подыскать тебе место в какой-нибудь юридической фирме или устроить на работу к окружному прокурору, – предложил он.
Я переводила взгляд с отца на мать, качая головой.
– Как вы смеете? – дрожащим от волнения, но реши тельным голосом проговорила я. – Как вы смеете так со мной обращаться? И кто дал вам право распоряжаться моей жизнью?
– Нет, как ты смеешь! Приходишь на торжество, как член нашей семьи, и устраиваешь сцену! Своим поведением ты опозорила нас с отцом на весь город! – взвизгнула мать.
– Черт побери, я имею право вести себя как угодно. Я ваша дочь, а не дрессированная мартышка! Да, я лишилась работы, и, возможно, этого бы не произошло, если бы я была менее доверчива, более предусмотрительна и так далее, но теперь это уже ничего не меняет. Я рада, что все так случилось, – заявила я, глядя на отца, который прислонился к дверному косяку, скрестив на груди руки. – Я ненавидела эту работу. Я ненавидела профессию адвоката. Я пошла в юристы только потому, что этого, хотелось вам.
– Я и сейчас хочу, чтобы ты работала юристом. Это достойное и почетное занятие, – сказал отец.
– А я не выношу его! Каждый день эта работа съедала кусочек моей жизни, – с отчаянием воскликнула я.
Отец лишь покачал головой.
– Все ваше поколение считает жизнь приятной прогулкой, – осуждающе сказал он.
– Что?! Да я всю жизнь пахала как лошадь! Сначала в школе, потом в колледже, потом в университете, потом в фирме. И все потому, что это было нужно вам. Мне никогда не приходило в голову заняться своим любимым делом. Но теперь, впервые за все время, я делаю то, что нравится мне. Я рисую. И я обожаю эту работу. Да, все вышло очень неожиданно, хоть я и думаю, что это к лучшему.
Отец, все так же качая головой, повернулся к выходу.
– Давай, папочка, уходи. Это ведь получается у тебя лучше всего, правда? – Я сорвалась на крик.
Отец помедлил в дверях, стоя ко мне спиной, а затем, не оборачиваясь, вышел. Я смотрела ему вслед, и по лицу у меня текли слезы.
– Элинор Энн Уинтерс, как ты смеешь разговаривать с отцом в таком тоне?! И как, по-твоему, должна чувствовать после всего этого я? Каково мне сознавать, что все мои дети – неудачники?
В детстве подобные тирады матери всегда заставляли мое сердце сжиматься от ужаса. Однако сейчас я ее не боялась.