Посиделки с Квитом отозвались ядовитой оскоминой и смутной тревогой за жену. С недавних пор Алена скромно и истово исполняла все предписания православной веры, и это рождало в нем самом светлый трепет и уважение к жене. Сплетни и кривотолки вокруг монастыря огорчат Алену, затуманят ее наивную радость, радость обретения веры.
Монастырская твердыня казалась величавой и недосягаемой для мирских страстей. В престольные праздники и воскресные дни по округе разливался звучный ликующий благовест. Колокола различали на голоса, и каждый имел свое имя. Воду из Досифеева родника почитали за истинную благодать, питающую душу, и даже монастырский хлеб издавна творили на этой воде. Но в обитель Севергин захаживал редко, и то лишь по обязанности участкового. Теперь он с тайной неприязнью слушал откровения Квита, словно тот покушался на заветное, очень личное.
– Ну, чего скис? – заметил Квит. – Не бойся, невинных не засудим, сейчас не тридцать седьмой...
На прощание обменялись телефонами, хотя Севергин настойчиво зазывал Квита в гости.
Проезжая мимо монастыря, Егор остановил машину и, прихватив пластиковые бутыли, отправился по нахоженной тропке к роднику. У источника, где прежде со сдержанной радостью набирали воду паломники, было пусто. Поодаль на травке чинно расположился старичок в черной шапочке-скуфейке. Его ветровка и джинсы повыцвели на северных дождях до неопределенного сизого цвета и заметно обветшали, но сам благочестивый странник бодро и цепко посматривал по сторонам.
– Нет воды, сынок, – предупредил он Севергина.
Егор в недоумении посмотрел на пересохший родник, не веря глазам. Из жилы сочилась ржавая жидкость.
– Кровью пошел родник: «Третий Ангел вострубил и вылил чашу свою в реки, и источники вод сделались как кровь...» – грустно добавил старичок.
– Конец света торопишь, батя? – с усмешкой спросил Егор.
– Иссяк наш Громовый ключ, а приметы Апокалипсиса сливаются в шумный поток, – со вздохом ответил старик.
– Это что же за приметы такие?
– Они в святых книгах описаны: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями...»
– Это уж и вовсе непонятно.
– Что же тут непонятного? Книга та в обе стороны читается. Если буквы, к примеру, на тонком золоте или серебре чеканить, аккурат такая картина получится. А семь печатей это, по моему разумению, семь старцев, берегущих сию «книгу жизни».
– Мифология... – задумчиво сказал Севергин. – А я материалист. Однако есть вещи, которые объяснению не поддаются. Вот куда вода подевалась? Как ты думаешь?