Собственный учитель футуроскопии! О такой роскоши Ксения не смела даже мечтать. Пределом ее желаний было разрешение посещать лекции Воронина по этому предмету, пускай в составе целой группы или даже потока. Искусство футуроскопии действительно считалось одним из самых редких. В приграничном городке, где Ксения провела все свое детство, не проживало ни одного мастера или подмастерья футуроскопии. Первый ее сэнсэй рассылал письма по соседним населенным пунктам, но способных заглядывать в будущее «психов» не встречали и там. Бабка Прасковья шестидесяти двух лет от роду в расчет не принималась. Прасковья никогда не обучалась психотехнике. Контролировать свои провидческие способности она научилась только в сорок шесть лет, после того как поняла, что после обильного принятия внутрь ядреного сибирского самогона изо рта исторгается не полный бред, а точные предсказания, перемежаемые жалобами на погоду и родственников.
Выбор между Прасковьей и лицензированным преподавателем Государственного Университета психотехники родители сделали мгновенно.
– Как осень наступит, так сразу и поедешь! – хлопнул ладонью по столу отец, и на этом все сомнения в семье пресеклись на корню.
Планы нарушило кошмарное нападение на гарнизон. Сколько еще она будет вспоминать тот день? Всю жизнь? И что страшнее – помнить или обрести успокоение в забвении?
– Собственно говоря, – донесся до Ксении голос Воронина, – самое первое занятие мне бы хотелось провести с тобой прямо сейчас. Ты не возражаешь?
Положительно, сегодняшний день по концентрации чудес на единицу времени выходил на первое место. В ежегодном зачете, а может, и в многолетнем.
– Я пока пройду в тренировочный зал. – Еще до того, как девушка смогла подобрать слова, Поликарп Матвеевич встал из-за стола. – А то эти ученики снова придумают очередную фуфайку из воздуха…
– Садись, – попросил Сергей Владимирович и даже пододвинул Ксении только что оставленный сэнсэем стул. – Для начала нам надо серьезно поговорить.
Письмо догнало меня в Перми. Поскольку «Михайло Ломоносов» стал местом преступления, нам с Тихоном Андреевичем пришлось пересесть на «Владимира Вернадского», более скоростного, но менее комфортного. Впрочем, после того происшествия меня в кают-компанию можно было затащить только силком. Образ погибшего бармена преследовал меня во снах. Если бы моим соседом по-прежнему оставался впавший в запой, вечно храпящий во сне сибирский промышленник, шокотерапия от моих ночных вскрикиваний могла бы ему помочь. Неоднократно я просыпался оттого, что мой собственный крик оказывался слишком громким для дальнейшего сна. Кульминацией ночных кошмаров стало письмо Поликарпа Матвеевича.