Продолжился он в коммунальной квартире на Беговой, где жил конюх. Старший инспектор явился с обыском вместе с экспертом научно-технического отдела Матвеевым и сержантом Дудко. В качестве понятых пригласил соседей по квартире, мужа и жену Захаровых, также работавших на ипподроме. Пока сержант вскрывал замок двери убитого, Саблин поинтересовался их взаимоотношениями с Колосковым. Давно ли они жили вместе с ним в общей квартире? Оказалось — давно. Ее предоставила им администрация ипподрома.
— Трудный жилец?
— Что вы! Тихоня. Слова лишнего не скажет, все молчком. Ничем не беспокоил.
— Не грубил?
— Никогда. Только угрюмый был, неласковый. Ни к нам не ходил, ни мы к нему не ходили.
— Кто-нибудь ходил все-таки?
— Наездник заходил. Плешин Михаил Иваныч. Больше, пожалуй, и никто.
— Один еще заходил, правда, — вмешалась жена Захарова. — Ни Ефима, ни мужа дома не было. Только я одна и торчала на кухне. Высокий и в плечах широк. Бритый! Волос не видела, он не сымал шапки: дело зимой было. Чужой, не с ипподрома. Не наш.
— Пожалуй, и я его на Беговой видел, — вспомнил муж. — У самого дома. Он в такси Ефима запихивал, а сам к водителю сел. Из окна, правда, смотрел…
— Когда это было? — вздрогнул Саблин.
— Да в тот самый день, когда Ефим не вернулся. После полудня. Минут не помню.
— Опознаете, если встретите?
— Может, и опознаю.
— Да и я, пожалуй, не ошибусь, — сказала жена.
А ведь это находка, задумался Саблин. В сопоставлении со Светлицким еще два неколеблющихся свидетеля. Только с мотивом будет труднее.
— Готово, Юрий Александрович! — позвал Саблина эксперт. — Вскрыли без взламывания.
Комната Колоскова полностью отражала характер хозяина. Два скаковых седла и беговая сбруя, подвешенные на свободной от окон стене, большая картина маслом, натянутая на подрамник, бесчисленное множество старинных олеографий и нынешних литографий в рамках-самоделах, а то и просто вырезанных из журналов и прибитых к стене ржавыми кнопками, без пояснений выдавали натуру и призвание профессионала-конника. Лошади, лошади, лошади, скакуны и рысаки, тренированные для рысистых испытаний и скачек конкура и выездки, отвоевали все пространство обоев. «Крепыш, Квадрат, Зейтун, Анилин, Ихор, Петушок», — читал подписи Саблин. Для бывшего хозяина комнаты снимки эти были иконами.
— Все пальцы хозяйские, — пояснил эксперт, исследовав отпечатки на ручке двери, недопитом стакане с водой, на клеенке стола и дверцах шкафа, — а вот с окурками повозимся.
Под столом было разбросано полкоробки недокуренных папирос.
— Он всегда был таким неряхой? — спросил у Захарова Саблин.