– Он все еще здесь?
– Я видел его раскатывающим на «мерседесе» в первый день нашего приезда. Но ему хватило порядочности не подать виду, будто мы знакомы. Его жена рассказывала, будто получает от него баснословные алименты: он тут, работая на правительство, зашибает по два миллиона в год. Но… – Уорд замолчал и уставился в одну точку.
– Но деньги – еще не все, – подсказала Ксавьера. Он печально закивал головой.
– Разумеется, деньги – еще не все. Человек должен уважать себя. Возможно, так чувствуют не все, но многие. Для меня, например, самоуважение значит гораздо больше, чем два миллиона в год. Но, конечно, не все люди одинаковы. Я знал немало молодых специалистов, которые, едва окончив колледж, устремлялись в Вашингтон, жертвуя честью золотому тельцу.
Ксавьера зябко повела плечами.
– Я вот думаю: а каково родителям! Выносить, вынянчить дитя, бороться с его детскими болезнями, помогать готовить уроки – и вдруг ваше чадо откалывает такой номер!
Уорд кивнул.
– Должно быть, это страшный удар.
– Слава Богу, моей маме не пришлось испытать ничего подобного.
Уорд погладил ее по руке.
– Ты не из таких. Мне кажется невыносимым – жить с таким бременем на совести. Но, может быть, если человек способен добровольно переехать в Вашингтон, его совесть атрофируется?
– Вне всяких сомнений.
По правде говоря, сомнения у Ксавьеры все же были – принимая во внимание то, что она знала о Ричи Мевилл, Линде и некоторых других. В свое время они приняли роковое решение сгоряча, в критические минуты своей жизни, будучи не в состоянии все хорошенько взвесить, – и теперь жестоко расплачивались за это. Как бы там ни было, на них лежало несмываемое клеймо. Разрушенные семьи, исковерканные судьбы…
Близкие люди оказались чужими, почти врагами. Это была дорога с односторонним движением – без возврата. Тлетворный дух Вашингтона отравил им легкие. Даже в душе Ксавьеры кратковременное пребывание в этом городе-монстре оставило зловещий след. Былой оптимизм уступил место угрюмой решимости. Она тряхнула головой и отправила в рот кусочек сосиски.
Сытный обед помог Ксавьере восстановить силы, но они начали быстро таять, едва они с Уордом вернулись в зал, где проходили слушания. Молодой женщиной овладела депрессия. В ожидании сенаторов они с Уордом обменивались ничего не значащими репликами. Адвокат старался взбодрить ее, и Ксавьера из благодарности делала вид, будто ничуть не расстроена. Но это стоило ей колоссальных усилий.
Отворилась служебная дверь, и в зал один за другим ввалились члены подкомитета. Сенатор Ролингс снова успел обрести сонный вид, а мисс Гудбоди была явно возбуждена, и наиболее наблюдательные зрители гадали: что же они съели на обед?