Но если это правда, тогда я тем более ничего не могу понять. Зачем ему вздумалось проделать то, что мы только что с ним проделали? Зачем ему понадобилось преодолевать то отвращение, которое так ясно читалось на его лице?
– Не понимаю, – сказала я. – Если вы не переносите женщин, тогда зачем…
– Зачем я женился на тебе?
– Ах, Алессандра! Ты сама рассуди своим острым умом. Времена меняются. Ты же слышала, какой яд он источает со своей кафедры. Меня удивляет, что ты не замечала в церквах ящиков для доносов. В иные времена там можно было обнаружить всего несколько имен, да и те в большинстве своем уже были знакомы Страже Нравов; к тому же, пока деньги переходили из рук в руки, все прощалось и забывалось. В каком-то смысле мы были спасением нашего города. Государство, в коем так много юношей, томящихся в ожидании женитьбы, поневоле делается снисходительным к тому вожделению, что не наводняет приюты для подкидышей нежеланными детьми. Да и потом, разве Флоренция не мнит себя новыми Афинами? Но сейчас все изменилось. Вскоре наступят времена, когда содомитов будут сжигать еще на земле, прежде чем они отправятся гореть в аду. Юнцам лучше держаться поскромнее, а тех, кто постарше годами, будут называть и устыжать первыми, невзирая ни на положение, ни на богатство. Савонарола усвоил свой урок от святого Бернардина: «Когда видишь зрелого мужчину в добром здравии и неженатого, то помни: это дурной знак».
– Значит, вам понадобилась жена, чтобы отвлечь от себя подозрения, – сказала я тихо.
– А тебе потребовался муж, чтобы обрести свободу. По-моему, честная сделка. Он говорил мне…
– Он? – И мне сделалось совсем нехорошо.
Муж поглядел на меня во все глаза:
– Да. Он. Ты хочешь сказать, что все еще не понимаешь? Но конечно же я все поняла. Как и многое другое в нашем славном городе, это дело, оказывается, решили по-семейному.
Томмазо. Мой миловидный глуповатый братец. Правда, теперь в дураках оказалась я. Томмазо, который так любил разгуливать по ночным улицам в щегольских нарядах, который часто возвращался домой, утомленный блудом и сладостью побед. Иной раз, стоило мне присмотреться повнимательней, я бы разглядела за его франтовством не столько желание, сколько стремление быть желанным. Как я могла оказаться настолько слепой? Человек, толковавший о совокуплениях и кабаках, на деле так презирал женщин, что не находил для них лучших слов, чем «сучья дырка».
Томмазо, мой смазливый неженка брат, которому всегда доставались богатые новые одежды – и даже нарочно для него приготовленный серебряный пояс на свадьбе сестры! Тут мне вспомнилось, как он смотрел на меня в зеркале утром – неужели это было еще сегодня? – единственный раз в жизни испытывая неловкость при мысли о том, что он так и не осмелился мне во всем признаться.