Не желая обращать на себя внимание, Орхидея решила зайти в часовню и, переступив порог, оказалась в ее прохладной тени; отсюда могла рассматривать особняк без риска быть замеченной, однако он казался столь же безлюдным, как и все остальные городские дома в этот час.
Посмотрев на часы, Орхидея убедилась в том, что уже начало седьмого. Но чем ей занять себя до девяти? Перспектива остаться в часовне ей не улыбалась. Она не любила церквей, да к тому же, эта часовня скорее всего скоро закроется. Отправиться к замку, как планировала раньше? Но теперь подобная прогулка казалась чересчур утомительной: она вдруг ощутила, насколько устала, сказывалась бессонная ночь. Она решила немного отдохнуть, усевшись на скамью перед алтарем. Внутри часовни было холодно, сыро и сильно пахло воском, однако тишина действовала расслабляюще.
Почувствовав себя бодрее, она поднялась и вышла на улицу: времени теперь оставалось немного. Дойдя до префектуры, подозвала фиакр и отправилась на вокзал. Там, по ее мнению, вид путешественницы позволит наилучшим образом слиться с толпой. А самым лучшим способом убить время для нее будет перекусить в вокзальном буфете, тем более, что она не собиралась принимать угощение от человека, которого намеревалась убить.
Она с трудом заставила себя прикоснуться к заказанной наугад еде. Зато с жадностью проглотила несколько чашек крепчайшего, почти черного чая, что только увеличило ее нервозность. По мере того как неотвратимо приближался момент для решительного действия, она все больше ощущала, как в горле скапливается и разрастается комок. Наконец, изобразив на лице полное безразличие, она оплатила счет и отправилась на площадь к стоянке экипажей. Было уже без четверти девять. Ночь была холодной, в черном небе мерцали бесчисленные звезды. Теперь Орхидея торопилась: ей хотелось, чтобы все поскорее кончилось. С каким наслаждением она окажется после этого на комфортабельном корабле «Робин Гуд» в обществе его благородного владельца.
В городе по-прежнему было больше огней, чем обычно. Люди разгуливали с зажженными свечами в руках, причем каждый пытался затушить свечу другого – еще один ритуал карнавала. И все спешили вниз, к пляжу, туда, где развертывалось последнее действо карнавала, чей король доживал свои последние минуты, прежде чем взорваться сонмом веселых огней и искр. Этот взрыв должен был стать сигналом к началу фейерверка, а тот, в свою очередь, обозначал собою грань между безудержным весельем и начинающимся постом. Иностранцы почти не блюли этой грани, но жители Ниццы относились к ней вполне серьезно. После полуночи жизнь в городе должна была замереть, сосредоточившись на молитвах и воздержании.