— А если не разделю?..
— Н-не знаю, что и сказать. Такой вариант не был предусмотрен.
— Вы какой-то в последние дни... Исчезаете как-то. Вот сейчас — получили, что надо, свои достоверные данные — и сразу исчезли, нет вас. Вам не наговорили про меня ничего?
— Н-нет. Я забыл вам отчитаться за свой визит к Ивану Ильичу. Микротом я отнес, он был очень рад, и мы хорошо поговорили. Наверно, будем друзьями. Если примет мою дружбу. И даже если не примет... я всегда буду ставить его интересы выше своих... Он вернул вам портфель?
— Я больше не могу-у — вдруг протянула она жалобно. — Ну что это вы! Прячетесь, слова всякие. Отчет какой-то... Как не стыдно, я, вот видите, зашла гораздо дальше, чем вы. Давайте помиримся! Ну давайте помиримся, Федор Иванович! И опять начнем заниматься ботаникой!
— Сначала объяснимся, — он с прохладной благосклонностью посмотрел ей в глаза и вдруг заметил, что рука его сильно трясется. — Объяснимся. Вы мне предлагаете дружбу...
— У нас же была... Я предлагаю ее воскресить.
— У меня условие: без всяких боевых заданий. И открытость!
— Некоторые вещи я не могу вам...
— Во-от! Начинается! Вы кто? Кот, вот кто вы, мягкий кот, живущий сам по себе!
Она широко раскрыла веселые глаза.
— Вы тоже полны таинственности. И умеете ни за что обижать.
Вместо ответа Федор Иванович достал из письменного стола две чашки и блюдца, выложил коробку с помадками и батон. Он заварил чай в круглом белом чайнике и стал разливать кипяток и заварку по чашкам, а она молча следила.
— И дружба бывает тоже страшно ревнива, — сказал он, вдруг резко обернувшись к ней. — Знаете, что вы слышите сейчас? Друга ропот заунывный. Если нам удастся что-нибудь воскресить, то я вас уже не отдам никому. Вцеплюсь и не отдам! И не позволю больше ни с кем водить загадочное... Всякие непонятные дела. Подумайте, я серьезно.
— Мне не о чем думать. Не о ком... — и она тихонько положила на его руку свои легкие, очень маленькие, как у девочки, пальцы, шершавые, как картофельная кожура. — Это ничего? Я вам не помешаю хозяйничать?
— Нет, — сказал он. В этот миг кривая их отношений, вся состоящая из замысловатых зигзагов, вдруг ринулась вверх по лихорадочной восходящей — к какому-то ужасному обрыву — она не может ведь так восходить все время, так не бывает. — Нет, — повторил он, боясь шевельнуться, — не помешаете. Я и одной могу...
Он крепко прихватил указательным пальцем ее пальцы — чтобы оставались на месте, и очень ловко стал распоряжаться свободной левой рукой. Подвинул к Елене Владимировне ее чашку и коробку с помадками.