– Если вы хотите знать, она не любила своего брата. Он разлучил ее с первым любовником.
– Я в курсе. Господин Рене Левиберг рассказал нам об этом Морено. Он также обратил наше внимание на то обстоятельство, что Морено принадлежал к числу ваших друзей. Если послушать его, забавный персонаж.
– Он не лжет.
– И этот Морено якобы вернулся?
– Эстер себе это вообразила. Вот почему она возобновила отношения со мной.
– Чтобы ограничить возможный ущерб?
– Да.
– Что же вы предприняли?
– Ничего. Что я мог предпринять? Все это – чистый бред. Морено умер.
– И он тоже... Прямо чума какая-то! В вашем окружении повышенная смертность.
– Он умер не в моем окружении. И не сейчас. Он умер в 37. В Испании. Расстрелян фалангистами.
Фару нахмурил брови:
– Знаете, не верю парням, которые отправляются умирать, черт знает где. На прошлой неделе задержал один такой призрак. Он вроде погиб в России, в мундире эсэсовца. Я его подобрал на площади Шапель, в форме Иностранного легиона...
Я ничего не ответил.
– Ладно. Сейчас нас занимают другие вопросы...
И он принялся задавать их мне, коварные и скучные, всегда одинаковые, но по-разному звучащие. Затем они вызвали Рене Левиберга. Он явился, явно не подавленный горем, но с чаще мигающими глазами. Скорее озабоченный. Мы провели нечто вроде совещания, на котором говорили прежде всего полицейские. После чего эти господа, понявшие, что бесцельно тратят деньги налогоплательщиков, вернули нас к нашим делам. Я вышел из гостиной одновременно с Левибергом.
– Хотел бы с вами поговорить; – сказал я.
– Не могу понять, зачем? – хмуро пробормотал он.
– Смерть Эстер причинила мне явно больше боли, чем вам.
– Ну и что? Разве это повод надоедать мне?
– Вы ее убили? Он взорвался:
– Какой же вы болван! Вы скверный сыщик...
На идиш он выговорил явно не слишком любезную фразу, а затем сказал:
– ...Не значит, что иной раз у меня не возникало такого желания... Она была настоящей шлюхой, вполне достойной Морено. Но я занимаю положение, которое вынуждает меня сдерживать свои порывы... не всегда, но часто.
– Именно. Не всегда. Иной раз тормоза отказывают.
– Что вы хотите сказать?
– Я вспомнил об оккупации. Он удивленно взглянул на меня:
– Какое отношение имеет оккупация ко всему этому?
– Никакого. Увидев вас, я вспомнил об оккупации, просто так.
– Ах вот как? Может, раскаяния антисемита?
Это звучало искренно. Оккупация не напоминала ему ни о чем другом, кроме остервенелого антисемитизма. Я не верил, что он был бы способен убить Эстер, но никогда ничего не известно. Если бы он узнал... Он ничего не узнал.