– Эстер Левиберг? – пробормотал я.
– Да. У вас короткая Память! – рассмеялась она. – Впрочем...
Она взмахнула рукой.
– ...конечно, мне следовало навестить вас значительно раньше, но мы расстались при таких обстоятельствах, что... ну...
Она на мгновение запнулась.
– ...Да я и не нуждалась в вас. Откровенно, правда? Я всегда очень откровенна. Я само воплощение откровенности...
И снова засмеялась:
– ...Нестор Бурма! Кто бы мог подумать, что вы станете детективом? Но раз так все складывается, я хочу вас использовать, потому что... потому что...
Она остановилась.
– ...Морено вернулся, – чуть ли не с трагическим надрывом сообщила она.
Воспоминание прорезалось отчетливее, развернулось, выплыло из тумана давно прошедших лет и ожило в моей памяти, словно блоха в шерсти ангорской кошки.
– Алиса! – воскликнул я.
Вскочив, я обогнул стол, взял ее руки в свои и горячо пожал.
– Наконец-то, – сказала она. – Но вам-таки потребовалось время. Интересно, такой ли уж вы классный сыщик, как уверяют?
– Моя дорогая Алиса! – сказал я.
– Эстер, – сухо поправила она. – Алиса – это мое иноверческое имя. А Эстер – еврейское, солидное. Я ужасная и отвратительная еврейка. Если бы я не была еврейкой, не случилось бы ничего из того, что случилось со мной.
Я ничего не сказал, боясь подобных разговоров. Но невольно подумал о нацистских преследованиях. Машинально мой взгляд перенесся на вуаль, закрывавшую раны, о которых рассказывала моя секретарша.
Угадав мои мысли, Эстер сказала:
– Не на это я намекаю, – она приподняла угол темной ткани, и мне открылось ужасное зрелище истерзанной, залатанной, ядовитого цвета щеки – ...Не слишком веселое зрелище, не так ли, дорогой друг? Конечно, если бы тогда были необходимые инструменты и лекарства, раны удалось бы залечить лучше...
Я хранил молчание. Она опустила свою вуаль.
– Это произошло в лагере. Да, вместе со всей семьей я была выслана. На нас донесли...
Она странно улыбнулась.
– Вернулись только мой брат да я. Это произошло со мной в лагере, во время случайного пожара, но... но я не испытываю ненависти к немцам.
– А могли бы, – признал я. – Ненависть в ответ на ненависть не приводит ни к чему хорошему, но... в конце концов... никто не упрекнул бы вас, если бы вы их ненавидели.
– Я не питаю к ним ненависти, – настаивала она. Но лихорадочный блеск в ее бархатных глазах опровергал эти слова.
– Тем лучше, – сказал я.
И вернулся на свое место. Пока оставалось неясным, чем мне грозит эта давняя история, разве что она решила изучить степень антисемитизма и германофильства среди боевых детективов, вроде меня, через десять лет после высадки союзников.