O. На другой день она опять приходит сказать, что она
чувствует себя лучше, чем после всех прежних впрыскиваний. Я стал
продолжать. Почему нет? Все сводится к вере больного и бутылке подкрашенной
воды. Уверяю тебя, я могу, если понадобится, напичкать их всей фармакопеей.
Я не какой-нибудь неуч, о нет! Но я мудр, и, если мы с тобой, Мэнсон,
будем действовать сообща, - ты с твоими знаниями, а я со своей ловкостью, -
мы попросту будем снимать сливки. Всегда, понимаешь ли, нужны два человека,
чтобы один мог ссылаться на мнение другого. И я уже присмотрел одного
модного молодого хирурга - в сто раз лучше Айвори! - можно будет потом и его
привлечь. Может быть, даже открыть свою лечебницу. А уж это будет просто
Клондайк!
Эндрью не шевелился, точно одеревенев. Хемсон не возбуждал в нем
негодования, одно лишь горькое омерзение.
Ничто не могло яснее показать ему, в каком он положении, что сделал и к
чему идет. Наконец, видя, что от него ждут ответа, он сказал неохотно:
- Я не могу работать с тобой, Фредди. Я... мне все вдруг опротивело. Я,
пожалуй, все брошу. И так слишком много здесь шакалов. Есть хорошие люди,
которые стараются делать настоящее дело, работают честно, добросовестно, ни
остальные попросту шакалы. Так я называю тех, кто проделывает ненужные
впрыскивания, вырезает гланды и аппендиксы, которые человеку не мешают, тех,
которые перебрасываются между собой пациентами, как мячом, а потом делят
барыши, делают аборты, рекомендуют псевдонаучные средства, в вечной погоне
за гинеями.
Лицо Хемсона медленно наливалось кровью.
- Какого черта... - прошипел он. - Ну, а ты-то сам лучше?
- Я знаю, Фредди, - сказал Эндрью с усилием, - что я не лучше. Не будем
ссориться. Ты когда-то был моим лучшим другом.
Хемсон вскочил с места.
- Ты что - рехнулся, что ли?
- Может быть. Но я хочу попробовать не думать больше о деньгах и
материальном успехе. Это не дорога для честного врача. Если врач
зарабатывает пять тысяч фунтов в год - значит, с ним неблагополучно. И как...
как можно использовать для наживы человеческие страдания?
- Проклятый идиот! - четко сказал Хемсон. Повернулся и вышел из
кабинета.
А Эндрью продолжал сидеть за столом, одинокий, безутешный. Наконец он
встал и отправился домой.
Подъезжая к Чесборо-террас, он почувствовал, что у него сильно бьется
сердце. Был уже седьмой час. Все пережитое за этот трудный день сказалось в
нем разом большой усталостью. Рука его сильно тряслась, когда он поворачивал
ключ в замке.
Кристин была в первой комнате. При виде ее бледного, застывшего лица
Эндрью пронизала дрожь. Он жаждал, чтобы она спросила его о чем-нибудь,
проявила какой-нибудь интерес к тому, как он провел эти часы вдали от нее.
Но она только сказала тем же ровным, невыразительным голосом: