Заняв оборонительную позицию, он, едва сознавая, о чем говорит, начал
беседу со своей соседкой, миссис Уоткинс, маленькой женщиной, принесшей с
собой свое вязанье.
В течение всего ужина он испытывал муки разговора с одним человеком, в
то время как страшно хочется говорить с другим. Он чуть не вздохнул громко
от облегчения, когда доктор Бремвел, председательствовавший во главе стола,
благодушно окинул взглядом пустые тарелки и сделал наполеоновский жест:
- Мой друг, я полагаю, что все кончили ужинать.
Не перейти ли нам в гостиную?
В гостиной, когда гости расположились, где кому хотелось, большинство
на диване и креслах у стола, стало ясно, что ожидается музыка, как нечто
неизменно входящее в программу таких вечеров. Бремвел нежно улыбнулся жене и
подвел ее к пианино.
- Чем же мы для начала развлечем гостей, дорогая моя? - И он, напевая
сквозь зубы, стал перелистывать поты на пюпитре.
- "Церковные колокола", - предложил Гэбел. - Эту вещь мне никогда не
надоест слушать, миссис Бремвел.
Усевшись на вертящуюся табуретку у пианино, миссис Бремвел заиграла и
запела, а ее супруг, заложив одну руку за спину, а другую подняв таким
жестом, точно собирался взять понюшку табаку, стоял рядом и ловко
перевертывал страницы. У Глэдис оказалось густое контральто. Извлекая из
груди глубокие, низкие ноты, она всякий раз при этом поднимала подбородок.
После "Лирики любви" она спела "Скитания" и "Простую девушку".
Гости усиленно аплодировали. Бремвел, глядя в пространство, шепнул с
удовлетворением; "Она сегодня в голосе".
Затем уговорили выступить доктора Гэбела. Пригладив свои усердно
напомаженные, но все же предательски выдававшие его происхождение волосы,
вертя кольцо на пальце, оливковокожий денди жеманно поклонился хозяйке и,
сложив руки, с упоением промычал "Любовь в дивной Севилье".
Потом, на бис, "Тореадора".
- Вы поете эти испанские песни с подлинным жаром, доктор, - заметила
добродушная миссис Уоткинс.
- В этом, вероятно, виновата моя испанская кровь, - скромно улыбнулся
доктор Гэбел, садясь на свое место.
Эндрью заметил лукавые огоньки в глазах Уоткинса.
Старый директор, как истый валлиец, любил и понимал музыку. Прошедшей
зимой он руководил постановкой одной из наиболее трудных опер Верди в
рабочем клубе. Подремывая за трубкой, он слушал Гэбела с загадочным видом.
Эндрью невольно заподозрил, что Уоткинс забавляется, наблюдая, как эти
пришельцы в его родном городе изображают сеятелей культуры, поднося ее в
виде дрянных чувствительных песенок. Когда Кристин с улыбкой отказалась
выступить, Уоткинс обратился к ней, кривя губы: