— Ты меня для этого вызвал? Чтобы это сказать мне?
— И это тоже! — кивнул Силов. — Твое счастье, что в наше время честных людей — как эритроцитов, два-три в поле зрения. И они по ошибке посчитали тебя честным и тихо выперли…
— Знаешь что, останови свой тарантас, я выйду. Иначе я тебе дам в морду, — сказал негромко Тура.
— И то и другое невозможно, — засмеялся Силов. — Останавливаться на Великой Транспортной развязке запрещено. А если дашь мне в морду, мы свалимся с эстакады, и завтра Назраткулов со скорбным ликованием похоронит нас в обнимку — друзья до гроба, дураки оба. Перечислит наши действительные и мнимые достоинства и скажет: «Работу нашу, проведенную с Халматовым и Силовым, прошу признать удовлетворительной…» И примется за Энвера или Какаджана… Поэтому, если хочешь разрядиться — дай лучше в морду себе. Это будет убедительнее и справедливее. Ведь это ты меня предал, когда на меня навалилась вся общепитовская шайка, а не я тебя…
Тура сидел молча, прикрыв глаза, прислушиваясь к реву гоночного мотора. Да, Силач прав. Сейчас уже и не придумать даже, что должен был сделать Тура, когда свора накинулась на Силача, — вступить в бой с Эргашевым, или лететь в Москву, пробиваться к министру, посылать на самый верх телеграммы, или уйти вместе с Силовым. Но Силов ушел один. А он был друг и подчиненный Туры, и он его не прикрыл. Подергался, потрепыхался, поскулил и пришел к общему выводу — сила солому ломит. Против власти не попрешь. Никому ничего не докажешь. У генерала везде все схвачено. Он младший друг и дальний родственник Отца-Сына-Вдохновителя. Да и Силач тогда будто обезумел — никому в голову не могло прийти так разговаривать с Эргашевым. В присутствии всей коллегии он ему сказал:
— … Вы здесь, как египетский фараон — повелитель всего, что есть и чего нет…
Все зажмурились от ужаса. А Эргашев свистящим шепотом сказал:
— Чтобы ноги твоей здесь больше не было…
Силов козырнул и ответил:
— Слушаюсь, чтобы ноги здесь больше не было… — сделал стойку на руках и на руках прошел через весь кабинет к выходу.
А Эргашев, оцепенев от такой неслыханной дерзости, повелел немым свидетелям:
— Больше чтобы я никогда его имени не слышал…
И больше имя Силова никогда в управлении не называли.
Но в тот вечер Тура примчался к Силачу и начал:
— Мне совесть не позволяет…
Силач его решительно остановил:
— Не говори ничего! Совесть — это доброта, выношенная страданием. Твоя совесть проснется после большого страдания…
И захлопнул перед Турой дверь.
Силов — странный человек, он всегда читал книги. И никогда нельзя понять — говорит он из своих книг или из себя…