«Наглая баба!» – мысленно поносил старик просительницу.
И этот властный старик, который позволяет грубости и не про себя с подчиненными, избалованный их страхом дисциплины и раболепством, теперь чувствует бессилие, и перед кем? Перед какою-то бабой!..
Точно потерявший ум и засушивший на старости лет сердце, он злобствует на просительницу, трусит ее и, растерянный, не знает, на что решиться.
Решительный и сообразительный в море, он прежде знал, что делать при всяких обстоятельствах на командуемых им судах.
А теперь?..
Так прошла минута.
Отступив к двери, Никита взглядывал на беснующегося адмирала и мысленно порицал его.
«Не обезумей из-за своего звания, очень просто решил бы ты в секунд плевое дело, по рассудку и совести. На том свете уж ему паек идет, а он куражится над подчиненными людьми…»
Сочувствующий просительнице, пообещавший ей попытаться насчет приема адмиралом, он осторожно проговорил:
– Дозвольте доложить, ваше высокопревосходительство?
– Ну… Что еще?
– Просительница не осмелится зря докучать вашему высокопревосходительству.
– Почему?
– Она вовсе не озорного вида.
– А какого?
– Очень даже благородного обращения, ваше высокопревосходительство! Хоть по своей гордости и не оказывает обескураженности, плакать не плачет, а заметно, что в расстройке… Такая тихая, в строгой задумчивости сидит просительница и ждет!
И после паузы Никита значительно и серьезно прибавил, чтобы напугать адмирала:
– Как бы, грехом, с ней чего не случилось от отчаянности, ваше высокопревосходительство!
– Чего? – испуганно и растерянно спросил адмирал.
– Известно, по женской части. Схватит ее «истерик», и заголосит просительница на всю квартиру! – значительно и таинственно понижая голос, докладывал Никита.
Недаром же он клепал на просительницу с самыми добрыми намерениями человека, еще не забывшего совесть.
Он хорошо знал своего адмирала. Не раз наблюдал, как теряется старик, «давая слабину», когда адмиральша, лет на тридцать моложе мужа, женщина, по словам Никиты, «шельмоватая», «форсистая» и еще «бельфамистая», довольно-таки часто занималась «истериком» и в такие минуты называла мужа «противною старою обезьяной».
Вот почему, пользуясь случаем, Никита «забирал ходу», как называл он смелость своего разговора с адмиралом, и продолжал:
– Одно только будет беспокойство вашему высокопревосходительству, осмелюсь доложить… И ежели бы изволили потребовать просительницу, она живо бы обсказала свою причину, и… проваливай!
Адмирал снова назвал своего камердинера непечатным словом и прибавил:
– Черт с ней. Зови ее! Только предупреди: пять минут – и ни секунды!