— Все нормально… Все хорошо, — улыбается счастливый калека. — Спасибо тебе…
— Чувствует себя парень отлично, спит здорово, — насмешливо вступает в беседу гулким своим голосищем Петро. — Видит сладкие сны… Вроде танцует на балу… Вира-майна, вира-майна…
— Заодно снятся приклеенные ножки, — ехидно вставляет Алексей Федорович. — Ежели не свои, родные, которые электричка откромсала, то хотя бы протезы…
— И еще снятся победы на соревнованиях, — гудит Петро. — Вроде, медальку повесили…
— И как он бегает по лаборатории между омами и амперами, — вкалывает толстенную иголку бухгалтер
Гена потускнел. Мне видно, как вздрагивает он от беспощадных щипков палатных острословов.
И эта размазня, безвольный, легкоранимый человек — умный и жестокий вор в законе? Мысленно я жирной чертой убрал имя Гены из числа подозреваемых.
Остаются четверо… Кто?…
А супруга калеки внимательно выслушивает едкие реплики, иногда одобрительно кивает, благодарно улыбается… Все правильно… Отлично… Я очень рада, что муж пользуется таким авторитетом… Какая у вас хорошая палата…
Ведь колют до крови не ее, не у нее остаются на душе ссадины. Гена стерпит, ему полезно привыкать к инвалидному положению. Впереди ожидают более болезненные щипки, его будут не просто щипать — пинать ногами, сжигать на огне презрительно-жалостливых улыбочек, снисходительно бросать в шапку мятые банкноты, посыпать пятирублевыми монетами. Поэтому не мешает тренироваться, закаливать слишком уж ранимую душу, наращивать защитный панцирь…
Кто посмеет осудить жену инвалида? Она ведь выполняет супружеский долг — навещает мужа, носит ему передачи… Чего еще можно требовать от работающей женщины?
На прикроватной тумбочке — груда снеди. Чего здесь только нет! Золотые кругляши апельсинов громоздятся рядом с кокетливыми заграничными коробочками, винегрет в детской кастрюльке соседствует с россыпью яблок, бананы обнимают палку копченной колбасы.
По нашим временам, вернее ценам, — изобилие!
Фарид глотает голодную слюну, торопится выйти из палаты. Я уже знаю — у парня в Москве нет ни друзей, ни родственников, носить передачи некому… К тому же он тоскует — Мариам сегодня отдыхает после дежурства…
Но все же азербайджанец для меня — загадка. И не только потому, что имеет судимость. Человек, отсидевший в следственном изоляторе, а потом — на зоне, обязательно должен носить отпечаток пережитого. Пусть маленький, едва заметный, в поведении, в отношениях с окружающими, в разговоре, в жестах.
Фарид начисто лишен подобных «отпечатков»… Или умело скрывает их?…
Гена лежит, обложенный подушками, и млеет. Ему покойно и хорошо. Куряка и «такелажник», излив на безногого весь запас ехидных словечек и садистских пожеланий, утихли. Жена, склонившись к его изголовью, что-то нашептывает. Он, смежив бледные веки, слушает и улыбается.