Свою речь Шон намеренно стилизовал, имитировал черты эпохи Моргана и Дрейка. Хорошо это или плохо, его мало интересовало. Он просто издевался.
— Я член королевской семьи...
Японец перебил араба:
— Покажите мне вашу семью, и я вам поверю.
Невозмутимость Кадера раздула ноздри Накамуры и вернула его в век нынешний. Сейчас он ощутил внутреннюю связь с расистом Флином.
— Послушай, мусульманин, во что выльется каждая секунда... нет, не твоего молчания. Я твою породистость и спесь буду вырезать мечом, — холодно отрезал он.
— На борту моей яхты гости.
— Уже не так много, как ты думаешь. Чем дольше ты будешь демонстрировать выдержку, сидя в мокрых шелковых подштанниках, тем меньше гостей останется на яхте. Ксав, — не оборачиваясь, спросил капитан, — араб пошел на дно?
— На дно ему не дадут уйти акулы. Они уже кружат вокруг него.
— Сколько кают на яхте?
— Пять, — ответил хозяин.
— Две из них — самые большие и роскошные — принадлежат вам и вашей очаровательной гостье — французской фотомодели, — несколько раз покивал Накамура. — Я точно знаю: в каждой каюте ванна, бар, компьютер, спутниковая связь. Так было до знакомства со мной. Сейчас в каждой каюте по два-три пирата и два-три трупа.
— Хорошо. Пойдемте со мной. Колье в моей каюте.
В салон яхты они спускались уже по залитой кровью дорожке, устилающей трап. Телохранители Мохаммеда отдыхали в своей каюте, расположенной напротив моторного отсека. Их разбудил грохот артустановки, а дальше они напоролись на молниеносный штурм пиратов.
На широкой кровати сидела блондинка лет двадцати пяти, дрожавшая под похотливым взглядом Джона Хаксли. Поймав взгляд командира, Хаксли вышел из каюты и закрыл за собой дверь.
— Да, — протянул Накамура, не сводя глаз с фотомодели и поглаживая рукоять кодати. — Колье хранится в самом красивом месте. Спасибо, — он чуть склонил голову.
Араб машинально повторил его жест. Шон выхватил меч и всадил его в голову хозяина...
И снова удивление: девушка даже не вскрикнула.
Присев на краешек кровати, Шон поманил ее к себе. Она села рядом. Он вытер клинок о шелковое покрывало и вложил меч в ножны. Наклонив голову девушки, он снял с ее шеи украшение. На пороге обернулся. Его губы шепнули:
— Прощайте.
Он поднялся на мостик и срезал колокол — самый дорогой из всех, что ему приходилось реквизировать: он был из чистого золота.
У Хаксли было не больше двух минут. По сути, он будет прыгать на борт отходящего от яхты капера. Он рванул девушку за руку и сбросил на пол. Расстегнув ремень на своих брюках, он спустил их до колен. Повернув ее на живот, он разорвал на ней восточные атласные шаровары и раздвинул ягодицы. Его налитый кровью член торопливо и глубоко вошел в девушку, отчего Хаксли почувствовал острую боль, а крик жертвы принял за свой выкрик. Боль подсказала ему — он не сможет испытать оргазм за столь короткий срок. Он перевернул девушку на спину, снова вошел в нее и сделал несколько резких движений. Потом обхватил ее шею руками и сильно сжал. Она задыхалась, ее глаза вылезали из орбит — все это внешние признаки, которых Хаксли не видел: он насиловал девушку с закрытыми глазами. Она умирала — и от осознания этого он почувствовал, как к его голове подкатила волна удовлетворения. Хаксли застонал и дернулся в оргазме в тот миг, когда рука девушки, терзающая шею самого Хаксли, упала на пол.