Мари-Анн с присущей ей властностью уладила все детали обустройства девушки на новом месте.
— Она славная, эта малышка, — сказала Мари-Анн Лобу. — Приведите ее ко мне, когда она выздоровеет окончательно. А главное — предоставьте решать финансовые проблемы мне… Вы очень умны… но в том-то и беда, что некоторые женщины не слишком ценят ум. Им требуются сообщники, а не исповедники.
Лоб занес эту фразу в свою тетрадку, сопроводив восклицательным и вопросительным знаками. Но он не огорчился тем, что его избавили от забот, которых он никогда не проявлял даже в отношении самого себя. И игра продолжалась. Он заезжал за Зиной в пансион и увозил на холмы. Они гуляли, обедали в случайных кафе под зелеными сводами ветвей, занятые каждый только собой.
— Я… — начинал Лоб.
— А я… — подхватывала Зина. Мало-помалу ему открывалось детство Зины на ферме, тяжелая физическая работа и слишком часто пропускаемые уроки в школе.
— Я училась всему, чему хотелось, — говорила Зина. — И это им не нравилось.
— Все же они не обращались с вами, как с Золушкой?
— Нет, не совсем. Они не щадили себя. И поэтому не щадили меня. Они не понимали разницы.
— Какой разницы?
— А как же? Я была дочерью своего отца. Они должны были послать меня в колледж. Вы, разумеется, получили все сполна!
— О-о! Зина!
— Да-да. Вам-то никогда не отказывали в книгах. Может, вам и случалось голодать, но вам была неведома жажда пищи духовной. А вот мне — да. Непрестанно.
Вокруг летали осы; воздух был наполнен сладостью. Тени от веток шевелились, подобно ласковым рукам. Они сходились, ничего не видя, ничего не чувствуя, и каждый ненавидел озлобление другого и силился сохранить в неприкосновенности свое собственное. Возвращаясь вечером в отель, Лоб чувствовал себя обессиленным, но тем не менее не мог дождаться прихода завтрашнего дня. Наверняка кончится тем, что Зина откроет ему правду, назовет имя мужчины, из-за которого… Он раскрывал тетрадку, закуривал сигарету и писал с прилежанием школьника, от которого так и не сумел избавиться.
«Она считает, что пережила из ряда вон трудное детство. Я же не вижу в нем ничего исключительного. Тысячи девочек, пройдя через аналогичный опыт, выросли нормальными и уравновешенными женщинами».
На этом Лоб остановился и подошел к окну взглянуть на рыбака, выходившего в море на своей лодке — помеси фелуки [3] с тартаной [4]. И думал: «Ну а разве сам я нормальный и уравновешенный?» И тут он снова принимался экзаменовать свою совесть, не переставая сравнивать, тщательно взвешивать Зинины испытания и свои, иногда даже завидуя тем, что выпали на долю Зины. Но была ли она по-настоящему искренна? Не подавала ли она правду так, чтобы разжалобить его, взволновать, завлечь? Лоб не без тревоги задавался вопросом, насколько Зина его интересует.