– Вы правы, мой милый француз, за здоровье сэра Форстера! За счастливый исход нашего предприятия! – проговорил майор, чокаясь со мною. – Несмотря на горячие просьбы нашего хозяина, – тут Гарвэй красноречивым жестом поблагодарил сэра Форстера, – мы не можем провести у него более одной ночи. Тем не менее этот достойный человек, желая подольше побыть с нами, решился верхом проводить нас до границы своих владений, в которых на пространстве четырехсот квадратных верст пасется пять тысяч быков, сорок тысяч овец и не знаю, сколько тысяч лошадей.
– До свидания, счастливого успеха! – проговорил сэр Форстер, пожимая руки. – Не забудьте меня при возвращении!
– До свидания! Счастливо оставаться! – отвечали мы, прощаясь на другой день с гостеприимным хозяином на рубеже его владений.
Снова потянулся наш долгий путь. Дни проходили за днями, спокойно, без утомления для нас. Один только жар становился все чувствительнее. Это было единственное неудобство, встреченное нами среди роскошной тропической растительности. В общем же путешествие проходило очень приятно; на каждом шагу нас ожидали невыразимые картины дикой, но щедрой природы юга; словом, мы все более углублялись в страну неожиданностей и противоречий.
Перейдя реки Сиккус и Пасмур, наш караван двинулся мимо холмов Флиндерса. Тут сорок верст отделяли нас от телеграфных столбов станции Бельтона. При подобной близости моментальной почты у меня явилось сильное желание послать телеграмму в родной Париж с добрым пожеланием своим литературным товарищам, однако моя воля преодолела, хотя не без сожаления, это искушение.
Вдруг я хватился герра Шаффера. Куда же скрылся наш скромный и усердный начальник каравана? Никто не мог ответить мне на это: он словно в воду канул.
– Он догонит нас на дороге, – заметил сэр Рид. Однако я обеспокоился, и прежние подозрения стали закрадываться в мою душу.
Старый скваттер не обманулся: вечером немец присоединился к каравану. На удивленные взгляды всех нас он хладнокровно отвечал, что увлекся стаею казуаров. В качестве счастливого охотника он представил нам даже одну из этих огромных птиц, повешенную у него на луке седла.
Однако мне почему-то не верилось его словам; я быстро взглянул ему в глаза. Мне показалось при этом, что он немного смутился и слегка покраснел. Я перевел глаза на лошадь. Бедное животное было все в мыле и крови. Какой страшный бег должно было оно вынести, чтобы дойти до подобного состояния? Не знаю почему, острое подозрение снова защемило мне сердце. Что, если эта охота только отвод наших глаз, если его отсутствие имело другую цель? Из-за казуаров не мучат так лошадей, как бы последних ни много было. А если немец замышлял недоброе?.. При этой мысли у меня появилось неодолимое желание всадить пулю в лоб почтенного герра, несмотря на все доводы рассудка, что поведение его пока было безупречным.