— Все живы? — глухо кричит из отделения водителя Степан.
— Все, — говорю я и выбираюсь из машины.
— Рожу всю раскровенил, — жалуется Степан. — Сунуло, понимаешь, рылом о щиток…
И тут я вижу Федора. Он лежит ничком рядом с машиной, как-то неестественно выгнувшись.
— Федя, ты что?
— Рука… — Федор скрипит зубами. — Руку бортом… — Правая рука его по локоть накрыта вездеходом.
Я хватаю борт, тяну, тяну так, что трещит спина, и кричу:
— Степан!.. Славка!.. Степан!..
— Отойди! — Славка силой отдирает меня от борта. — Восемь тонн, дура!..
— Копать надо, — говорит Степан. — Славка, лопату! Ты как, Федя?
— Давай живей, что за разговор, — сквозь зубы цедит Федор.
Я уже копаю. Копаю пальцами, сдирая ногти. Славка с другой стороны роет лопатой. Степан лихорадочно отгребает землю.
— Как же ты, Федя?
— Ладно, Степа, после…
Я знаю — как, но расскажу это потом, через неделю, на общем собрании всего нашего отдела. Он спасал меня, понятно? Спасал, потому что я стоял на сиденье, когда вездеход начал падать. Спасал и не успел уцепиться, и его вынесло из кузова.
А сейчас я только рою и всхлипываю, и меня всего трясет. И Славка роет, роет, как помешанный, и Степан гребет землю окровавленными руками, потому что у него рассечен лоб и кровь идет, не переставая.
— Держись, Федя. Держись, друг.
— Держусь, Степа. — Федор вдруг охает и глухо матерится. — Шевельнуть невозможно.
— Генка, тащи его руку!..
Я тащу. Тащу осторожно, а она вся липкая от грязи и крови, и я чувствую, как ходят под моими пальцами острые осколки костей. Федор скрипит зубами и ругается.
Потом мы со Славкой бегаем по полям и ищем палки, чтобы сделать шину. А места здесь голые, как блюдце. Наконец Славка натыкается на какую-то загородку, ломает ее, и мы бежим назад.
Федор сидит, опершись спиной о машину, и курит. Рука лежит рядом на свернутом брезенте, словно чужая: нелепо и страшно вывернута распухшая, окровавленная ладонь. Степан стоит рядом и рвет на куски полотенце, рубахи, майки — все, что отыскал.
— Славка, воды. В оврагах ищи: дождь неделю шел. Славка убегает за водой, а я стою с наломанными палками, понимаю, что мне предстоит, и никак не могу убить в душе страх. Я ни разу не видел, как накладывают шины, но ведь я — докторский сын.
— Палки обстругайте, — тихо говорит Федор. — С сучками ведь приволокли.
Степан стругает палки. Славка приносит воду, и я долго мою руки. Потом становлюсь на колени.
— Ты кости не собирай, — говорит Федор. — Стяни их, и ладно. В больнице разберутся.
Я выбираю обструганные палки и начинаю осторожно подсовывать их под руку. Федор дышит глубоко и часто.