Лютер не сомневался, что кто-то наверху дергает ниточки заговора против него.
— Об этом побеспокоимся позже. Первым делом, я хочу, чтобы вы оставались здесь, пока я буду готовить нашу апелляцию, — сказал адвокат.
— Что значит «оставался здесь»? Я хочу, чтобы вы вытащили меня отсюда!
— Это значит, что, пока я вас не вытащу, вам лучше сидеть здесь, а не в Рикерсе.
У Лютера сжалось сердце. Рикерс-Айленд... там обитают самые жестокие преступники.
— Нет... они не могут.
Файнман покачал головой:
— Если вы не в состоянии внести залог или, как в вашем случае, в нем отказано, именно туда вас и отправят.
— Вы не можете им этого позволить!
— Я буду делать все, что в моих силах.
— То есть надо понимать, что вы не столько сделаете, сколько будете стараться.
Файнман наклонился к нему:
— Мистер Брейди, я хочу быть с вами совершенно откровенным.
Тревожное ощущение пронзило Лютера — в словах адвоката не было ничего хорошего, — но он не должен показывать своих страхов.
— Надеюсь на это.
— Против вас выдвинуты очень весомые обвинения. Во всяком случае, мои контакты в окружной прокуратуре сообщили, что обсуждается вопрос: не потребовать ли для вас смертной казни?
Лютер зажмурил глаза и начал бормотать мантру, которая помогла ему пережить бесконечную ночь в этом бетонном загоне. Не может быть... этого просто не может быть!
— Но прежде чем окружной прокурор согласится на это, — сказал Файнман, — вам, возможно, будет предложена сделка.
Лютер открыл глаза:
— Сделка?
— Да. Вы согласитесь с менее серьезным обвинением, чтобы...
— И признаю, что убил человека, которого никогда не встречал и о котором услышал только после его смерти? Нет, ни за что! Никаких сделок!
Сделка означала тюрьму, в которой ему придется провести многие, если не все оставшиеся годы. Тюрьма означала, что дело всей его жизни, Опус Омега, останется незавершенным. Или, что еще хуже, его закончит кто-то другой... и кому-то другому достанется вся слава, которую заслужил Лютер.
Нет. Это невозможно себе представить.
— Они еще пожалеют! — подавив страх, вскипел гневом Лютер. — Я выведу на улицы перед судом и перед тюрьмой тысячи — десятки тысяч! — людей. От их голосов содрогнутся стены и...
Файнман поднял руку:
— Я бы не торопился с протестами. Пока окружной прокурор не упоминал об этих фотографиях. Если вы слишком ощутимо надавите на него, он может пустить их в ход. Просто назло вам.
— Нет... нет!
— Послушайте, мистер Брейди. Я уже занялся личностью погибшего, поручив раскопать все и вся, что о нем только известно. И должен сказать вам, что буквально через несколько часов до меня дошли осторожные слухи, что он занимался шантажом. А это играет на руку окружному прокурору.