Мальчики и девочки, плотно сбившиеся в один еврейский ком, почти никогда специально не обсуждали и даже не упоминали о национальных проблемах. Единственной официально принятой в компании идеей была оппозиция советской власти и любому официозу. Не как диссидентство, а просто как фига в кармане, которая полагается всякому приличному человеку.
Однажды с восемнадцатилетней серьезностью они чуть не подрались, обсуждая теоретический вопрос: смог бы кто-то из них выдать своего отца властям, зная, что он совершил подлость, ну, например, был в войну полицаем.
— Ни за что, выдать еще хуже, чем быть полицаем! — кричит Даша.
— Обязательно выдала бы, чтобы восстановить справедливость, каждый должен получить по заслугам! — яростно блестя глазами, убеждает Маринка. Марине Дашина компания понравилась, и она понравилась ребятам.
— На щит тебя, Маринка, ты новый Павлик Морозов! — Женька, как всегда, смеется.
— Хорошо, Бог с ними, с полицаями! Это абстрактный спор, ну а если твой отец… — вкрадчиво говорит Марина, ни к кому не обращаясь, — если твой отец — член партии, значит, он поддерживает эту идеологию, тогда что, ты сможешь его уважать?
У Женьки очень тонкая нежная кожа, ему не скрыть вспыхнувший румянец. Лучше сделать вид, что у него образовались срочные дела в другой комнате, и вернуться попозже. Даша молчит, она боится прилюдно спорить с Мариной, но про себя думает: «Да, я буду уважать моего отца — члена партии, а что же мне еще делать, если он мой отец?»
Алка не подходила этой компании, чувствовала себя в ней неуютно и постепенно, не обижаясь, стала бывать вместе с Дашей реже и реже.
— Мне неудобно, что я ее немножко бросила. Она мне как родственница, — говорила Даша Женьке.
— Ну и что, нельзя же всегда и всюду таскать за собой, к примеру, внучатую племянницу! — отвечал он.
— А как ты думаешь, почему мы все нашли друг друга? Я не выбирала друзей по национальному признаку, честное слово.
— Ты глупое носатое чудовище! Существуют понятия, незнакомые твоему жалкому уму, если его, конечно, можно так назвать. Это менталитет, воспитание, определенного рода чувство юмора…
— О да, все это относится к тебе, номенклатурный сыночек! Особенно воспитание!
— Меня же мама воспитывала, а ее — бабушка, — обиженно произносит Женька.
— Прости, Мумз, я не права! Ты настоящий Голда Мейер!
— Дура, Голда Мейер — женщина!
Летом приехала Берта. Праздновать сразу два события: сорокалетие родителей, и еще — ура, ура, даже не верится! — Папа купил машину!
— Знаешь, как они бедно жили, когда ты маленькая была! Помочь некому, Папа — аспирант, стипендия и Сонина крошечная зарплата. Она тебя с месяца в ясли за три трамвайных остановки носила. Надо было дачу летом снимать, так Соня колечко продала, у нее только эта память от мамы и была. Сонино детство было для Даши тайной, которую необходимо раскрыть. Ужасно хотелось узнать, какой Соня была девочкой, считала ли себя хорошенькой или, как Даша, мучилась сознанием собственной некрасивости, всегда ли девочки хотели с ней дружить и какой мальчик ей понравился впервые. Соня рассказывала мало и неохотно, а чаще кривила губы, уходила глазами куда-то далеко и говорила, что у нее как раз сейчас очень много дел. Даше удавалось расспросить только Берту, Сонину старшую сестру. Берту Даша обожала, ее редкие приезды в Ленинград из маленького северного городка были самыми чудными праздниками, лучше даже Нового года.