– Воздуха нет, так приезжайте на Урал, – вдруг раздался голос рядом. – Там, словно альпийские долины, горы ласкают глаза...
Тургенев замолк, здороваясь с подошедшим. Это был огромного роста красавец, элегантно одетый, в костюме, только что присланном из Парижа, миллионер, уральский купец Собакин, переменивший фамилию на Яковлева, владелец рудников и заводов на Урале и в Сибири.
– Хорошо хвалить уральский воздух, живя всю жизнь в Париже, – сказал Тургенев.
– Завтра опять уезжаю, – смеясь, сказал Яковлев.
– Почему у вас было следствие на заводе? – спросил Тургенев.
– Да сам не знаю, – пожал плечами Яковлев. – На Верхне-Исетском заводе обнаружили какую-то карбонаду – глупость какая! На Урале – неаполитанский карбонарий!
– Однако, я слышал, есть арестованные? – спросил Николай Тургенев.
– Есть даже без вести пропавшие! Но что из того? Зачем вы об этом говорите? – с досадой спросил Яковлев Тургенева.
* * *
Пятнадцатого мая 1823 года Александр I царапал гусиным пером по синей бумаге с золотым обрезом:
«Если тебе досужно, любезный Алексей Андреевич, то мне будет удобнее, чтобы ты у меня отобедал сегодня, вместо завтрашнего, и привез бы вместе и дела. Но не торопись к обеду, и не прежде уезжай, как по окончании Комитета. Ты мне привезешь уведомление о том, что происходить будет в заседании».
Скрипя вилкой по тарелке, Аракчеев медленно жевал куски жареного фазана, сопел и попивал легкое французское вино из стакана со штандартом и двуглавым орлом. Александр ел вяло и неохотно. Аракчеев – обильно и жадно. В промежутках между двумя глотками он, не прожевывая пищу, жаловался Александру на братьев Тургеневых, особенно на Николая.
– Либерал, государь, он – якобинец, не токмо что либерал, и настроение умственное у него вредное.
– Не обижай меня, Алексей Андреевич, не отнимай уверенности в последних мне верных людях. После измены Сперанского, коему все-таки пришлось поручить дело, не вижу возможным обойтись без Тургенева хотя бы в ведомстве финансов. Людей с образованностью, пылкостью и усердием не так уж много, дорогой друг. А если ты, бесценное мое сокровище, всех начнешь с собой сравнивать, то, пожалуй, что мы только вдвоем и останемся.
Аракчеев засиял. Он начал излагать множество личных просьб, замаскированных благотворительностью, назидательной строгостью, любовью к точности закона и бескорыстием. Через минуту он уже забыл Тургеневых.