Ничто не предвещало беды…
Я просыпаюсь от страшного сна, так мне кажется. Меня держат, жесткие чужие ладони вцепились каменной хваткой в плечи, в руки. Кажется, Алан держит и Степаныч. Свет слепит меня, кто-то держит фару против глаз, а за светом кто-то кричит, тонко, пронзительно и страшно.
– Что случилось? – спрашиваю я. Собственный голос кажется чужим, какой-то сиплый, тусклый…
– Что случилось?! – заорал из-за фары Алик. – Смотри, что случилось, подстилка илловская! Любуйся!
Свет метнулся вбок, и оказалось, что стою я в Алановой спальне, и не то страшно, что не помню я, как сюда попала. А страшно – что кричит Яся, сидя на полу и цепляясь за стену белыми пальцами, и белая, из Алановой парадной формы перешитая рубаха висит на ней окровавленными лоскутами, и с каждой секундой все меньше на ней белого и все больше красного. А лица ее мне не видно, потому что смотрит она на Марика, свернувшегося клубочком – колени к животу – на своем матрасике у окна. На темном, промокшем насквозь матрасике.
Насмешливое, сытое, сладостное довольство снизошло на меня – и ушло, оставив понимание. Это сделала я. Я, прах из праха, благословлённая выбором Повелителя, глаза его глаз, когти его воли, я… Зико Альо Мралла, Три Звездочки, свободный капитан! НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ!!! Да, вкрадчиво шепнул голос Повелителя, и я вспомнила, как это было. Нет, не вспомнила, – всплыла картинка, словно увиденная чужими глазами. Картинка, густо приправленная восхитительным букетом человечьих эмоций – боль и отчаянье, ужас и гнев, понимание и протест, и понимание тщеты протеста, и безнадежность утраты… НЕТ!!! Да…
Узкая полоска приоткрытой двери сереет рассветом. Это правда? ЭТО – БЫЛО? Это правда, обреченно возражаю глупой надежде на чудо, правда, вот полосы света на полу, это свет от фары, и голос Яси, осипший, неузнаваемый, и другие голоса, деловитые, потерянные, злые людские голоса. Это правда, такая же правда, как то, что меня успели из спальни вывести, и сижу я сейчас на свернутой циновке в коридоре, а руки мои кто-то свел за спиной в мертвом захвате – Винт, кто ж еще, от него одного во всем поселке так пахнет изношенной проводкой. Это правда, и что теперь?..
Из спальни выскочила Анке с охапкой резко пахпущих кровью тряпок, притормозила, ожгла меня бешеным взглядом и тихо, неестественно тихо, и спокойно сказала:
– За такие дела в землю живьем закапывать, а с ней еще возятся, лечат ее, нелюдь поганую. – Она заморгала часто-часто, я необычайно четко видела ее лицо, блеклое и нахмуренное, она передернулась вдруг вся, заплакала – и медленно, загребая ногами, пошла к выходу; глаза зацепились за нее и не могут оторваться, а голову повернуть что-то мешает.